Хаим Граде - Синагога и улица

— Раввинша Сора-Ривка тоже будет. Она сказала мне, что хочет с вами познакомиться, — рассказала жена даяна, и Переле скрыла сладкой улыбочкой гримасу горечи. Она думала, что точно так же, как она хочет познакомиться с женщиной, которую выбрал ее первый жених, та хочет посмотреть на первую невесту своего мужа, которую он забраковал.

Торжество у даяна с Замковой улицы происходило на исходе субботы, за неделю до Швуэс. В двух больших комнатах расселись мужчины, а в третьей находились женщины. Виновник торжества, мальчишка с коротким мясистым носиком, с низким упрямым лбом, полными щеками и смеющимися добрыми глазами, похожими на глаза его матери, произносил свою проповедь с пылом, морща лоб и шевеля толстыми пальчиками обеих рук. При этом он был похож на старого знатока Торы.

— На рассвете четырнадцатого числа проверяют, нет ли квасного, при свете свечи [285] Мишна, трактат «Псахим», 1:1. , — сказал он по-древнееврейски и пояснил на идише: — На четырнадцатом году жизни человек начинает нести ответственность за свои поступки, и поэтому надо проверять, нет ли в сердце квасного, при свете Торы и заповедей, потому что сказано: «Ибо заповедь есть светильник, и наставление — свет» [286] Мишлей, 6:23. . Вопрос состоит в том, на ком лежит обязанность возложить тфилин на сына? На отце или же на самом сыне? Рабби Ицхок бен Аба Мари [287] Раввин, живший в Провансе (около 1122–1193), автор галахического сочинения «Итур софрим». считает, что до тринадцати лет сын свободен от заповеди о тфилин, но Гемора в трактате «Сукка» говорит…

Евреи слушали. Один даже приложил ладонь к уху, чтобы не пропустить ни слова, другой жевал кончик своей бороды, третий шлепал от восторга губами: какой талант!

Сразу же после проповеди стало шумно, зазвенели стаканы. Все мужчины выпивали с даяном в честь его сына. Появилась жена даяна Башка, рослая, полная, с еще молодыми бело-розоватыми щеками и сияющими от счастья глазами, одетая по-домашнему в юбку и белую блузку, с сеточкой на гладко зачесанных рыжеватых волосах вместо обычного платка. Башка и несколько помогавших ей женщин несли блюда с холодной рыбой в кисло-сладком соусе, с вареной телятиной, с жареными курами, бутылки с лимонадом, подносы с нарезанным хлебом и жесткими белыми лепешками, миски с нашинкованной капустой, засыпанной сахаром, тарелки с холодными, как лед, малосольными огурцами.

— Евреи, идите мыть руки! — воскликнула красивая жена даяна, и гости встали, расправили плечи и стали проталкиваться на кухню, чтобы омыть руки перед едой.

На самом почетном месте за столом сидел городской проповедник реб Ури-Цви Кенигсберг в плоской бархатной ермолке и в атласном лапсердаке с широкими отворотами, в шерстяном арбеканфесе поверх чистой белой рубахи. Он сидел во главе стола один-одинешенек, потому что, хотя реб Мойше-Мордехай пообещал быть, он в последний момент почувствовал себя очень усталым и не пришел. Однако он прислал свою жену — Сора-Ривка, в отличие от него, присутствовала. На некотором расстоянии от городского проповедника по обе стороны стола сидели двое старших даянов и молча пережевывали жесткий кусок — свою злость на то, что местечковый грайпевский раввин стал важной шишкой в Городской синагоге, в комнате заседаний раввинского суда и даже на семейном торжестве их товарища-даяна. Еще дальше от него сидели молодые люди из гродненского колеля в мягких шляпах и в сюртуках. Их бороды, черные и русые, округлые или заостренные, еще пахли мужской свежестью и силой, как дом, построенный из неотесанных бревен, еще пахнущих лесом. Когда они жевали и пили, их заросшие волосами щеки двигались как-то мужественно, с неким еще вожделением, но их лбы уже перепахали морщинами большие виленские издания Геморы с комментариями и растрепанные тома ранних и поздних законоучителей. Эти молодые люди разговаривали с городским проповедником об изучении Торы и терзали его деликатно.

Сказать какую-нибудь резкость или открыто насмехаться над ним ученики гродненского раввина боялись — как бы их ребе потом не начал топать на них ногами, как после того, когда они помешали раввину Кенигсбергу во время его проповеди в Городской синагоге. Молодые люди знали, что реб Мойше-Мордехай хочет как можно больше заниматься колелем и как можно меньше иметь дело с горожанами. Поэтому он и оказывает почет новому городскому проповеднику, чтобы тот занимался с гродненской публикой. Тем не менее учащиеся колеля все же не могли простить грайпевскому раввину того, что чья-то рука вытолкнула его на самое почетное место. Поэтому они засыпали его вопросами о Маймониде и на все его ответы морщили лбы:

— Ну-у, это обывательское мнение.

Ясное лицо и белая борода раввина Кенигсберга покрылись потом. Его большие глаза с голубоватыми белками наполнились изумлением:

— Это ведь говорит рабби Меир из Ротенбурга! [288] Рабби Мейер из Ротенбурга (1215–1293), более известный под аббревиатурой Махарам, духовный лидер средневекового еврейства Германии. Ведь буквально так и написано в книге «Карти ве-палти»!

Но молодые люди морщили носы, пожимали плечами и один за другим отвечали:

— Известно ведь, что рабби Меир из Ротенбурга высказывает обывательские мнения.

— Рабби Йонатан Эйбешюц слывет гаоном, но не умеет разъяснять Тору. То есть он, конечно, гаон, но он идет по кривому пути изощренных комментариев.

Реб Ури-Цви еще пытался спастись, пересказывая, что написано в книге «Пней Йегошуа» [289] Комментарий на Вавилонский Талмуд, написанный раввином Яаковом-Иегошуа Фальком (1680–1756). , но молодые люди посмотрели друг на друга, а потом и на раввина Кенигсберга так, словно он изложил комментарий, достойный мальчишки, чью бар мицву сегодня праздновали, но никак не раввина.

Переле в женской комнате тоже сидела на почетном месте, одетая в парадное темно-красное платье с турнюром. С одной стороны от нее сидела жена даяна из Волковысского переулка с высокой грудью и мужским голосом. Но на этот раз мужеподобная даянша не раскрывала рта, хотя сердце у нее в груди так и колотилось от злости, как большая муха в сетях маленького паука. По другую сторону от Переле сидела тощая даянша со Старого рынка, укутанная в облезлые шали и платки, и по своему обыкновению все время кивала своей куриной головкой. За столом сидели также обывательницы в модных шляпках со множеством перьев, но с такими набожными лицами, как будто они читали «Цэно у-рэно» [290] Переложение на идиш Пятикнижия, книг Рут, Эстер, Когелет (Экклезиаста), Эйха, Шир га-ширим (Песнь Песней), а также отрывков из Пророков и других библейских книг, созданное раввином Яаковом бен Ицхоком Ашкенази из Янова (1550–1625). . В черном платье и черной шляпке за другим концом сидела раввинша Сора-Ривка Айзенштат. В свете зажженных ламп ее лицо выглядело особенно бледным и худым, еще более хрупкой казалась ее костлявая шея, еще длиннее — тонкие руки.