Хаим Граде - Синагога и улица

Шлоймеле, преподаватель Галохи, жаловался седобородым ученикам, что хочет вернуться в ешиву, но мать требует от него остаться дома и поехать с семьей на дачу. Поехать на дачу — значит попусту тратить время, которое могло бы быть использовано на изучение Торы. А если для выполнения заповеди почтения к матери надо отказаться от изучения Торы, то выполнять эту заповедь не обязательно. Тем не менее он пытается убедить мать по-хорошему, чтобы она позволила ему уехать в ешиву. Хотя его ученики очень радовались этой истории, они не показывали своей радости и отвечали учителю с хитростью: пусть ребе не обижается, но нельзя сказать, что его мать не права. Она хочет, чтобы он отдохнул.

Гиршеле, внук городского проповедника, жаловался старикам, что его мама все еще нездорова и он не может вернуться в ешиву. Зная, что он, их деликатный и сдержанный учитель Агоды, не рассердится на них, старики говорили с ним открыто и честно:

— Ваша мама, с Божьей помощью, скоро выздоровеет. Но почему бы вам не остаться дома и не позаниматься в Старой синагоге? И у нас будет ребе, и книжные шкафы не будут пребывать в небрежении. Ведь в клецкой ешиве хватает знатоков Торы — да приумножится их число, а в нашем святом месте не слышно голосов молодых людей, изучающих Тору. Когда-то все скамьи в Старой синагоге были заняты пожилыми, молодыми и совсем юными евреями, изучавшими Тору. А сегодня остались только мы, старики, и к тому же не являемся по-настоящему учеными евреями. Так останьтесь же у нас, и заслуги Старой синагоги тоже будут способствовать вашим успехам в изучении Торы. Изучение Торы здесь станет также верным ходом для удачной женитьбы.

От таких долгих речей деды устали и стояли перед молодым ребе с умоляющими глазами, раскрытыми ртами и свисающими, как тряпки, бородами. Гиршл долго рассматривал свои длинные, холеные, бледные пальцы, прежде чем поднял на стариков спокойные улыбающиеся глаза:

— Я ведь сам еще ученик, причем далеко не лучший. Так как же я смогу вырасти в изучении Торы, если не стану слушать уроков главы ешивы и если у меня не будет товарищей, с которыми я смогу обсудить ту или иную тему, затронутую в Талмуде? Да и мои родители тоже на это не согласятся.

Обыватели увидели, что они не правы. И все же желание, чтобы в Старой синагоге сидели над святыми книгами двое молодых ученых, так горело в них, что они продолжали искать поводы, позволившие бы им задержать двух внуков знаменитых людей. Все позолоченные колокольчики на коронах свитков Торы вместе не звенят так сладко и весело, как певучие голоса молодых сынов Торы. Может быть, имеет смысл пойти к их матерям и переговорить с ними? «Ваши сыновья, чтобы они были здоровы, — скажут они матерям, — ваши сыновья — это внуки виленского законоучителя реб Шлоймеле и виленского городского проповедника реб Гиршеле, да будет благословенна память о них. Так вот старейшая синагога нашего города нуждается в ваших сыновьях больше, чем ешива в Клецке». Однако старики тут же поняли, что матери раввинских детей могут им ответить: «Мы матери, и тем не менее мы отпускаем наших детей на чужбину ради того, чтобы они выросли большими мудрецами Торы. А вы приходите и предлагаете, чтобы они остались сидеть в вашей синагоге, чтобы вам не было тоскливо. Разве так будет правильно?» — спросили бы их раввинши, и тогда бы уже не осталось ничего, чем можно было бы им возразить. «Правда, раввинши не стали бы так говорить, если бы мы нашли для их сыновей-женихов подходящих невест. Ну так что? Если наши внуки выросли настоящими иноверцами, то на что похожи наши внучки, которых не научили даже благословлять субботние свечи? Хороши невесты для будущего Виленского законоучителя реб Шлоймеле и будущего виленского городского проповедника реб Гиршеле!» Так говорили между собой старики и горько смеялись, пока не решили, что к раввиншам лучше вообще не ходить, чтобы попусту не позориться.

Двое парней вернулись в свою ешиву сразу же после Лаг-Боймера. Прощаясь, юноши пожелали старикам долголетия и чтобы они помнили слова Торы, которые изучали вместе. Оба ешиботника понимали, что не стоит желать старикам радости от их детей, потому что старики больше не надеются, что при их жизни дети вернутся с покаянием к вере. Такие добрые пожелания будут звучать как насмешка над стариками. Илуй Шлоймеле попросил у них прощения за то, что, возможно, был слишком поспешен, проводя свои уроки. Гиршеле тоже извинился напоследок:

— Не обижайтесь, господа, что не остаемся с вами. Нам самим еще нужен учитель.

Старики что-то бормотали, но их губы так сильно тряслись, что было невозможно разобрать слова. Они с трудом сдерживали слезы, потому что им было стыдно провожать с плачем юных сынов Торы, которых даже их родные матери провожают с радостью. Старики гладили юношей по плечам и молчали. Только их бороды дрожали, как разорванная паутина. И после того, как парни ушли из синагоги, старики все еще продолжали молча стоять вместе у дверей, как слабые птицы, оставшиеся на лугу у реки печальной осенью, когда их сильные собратья уже летят высоко в небе в теплые страны. Потом они расползлись по своим углам и спрятались за большими стендерами.

В заросших волосами ушах дедов еще долго звучал отзвук голосов молодых ученых, читавших вслух Гемору. Солнце снова начало проходить с северо-востока мимо окон южной стены к северо-западу, сияющее и довольное тем, что в Старой синагоге все пока осталось по-прежнему. Надпись «Шавити» [60] Таблица с библейскими стихами, прикрепляемая в синагоге на стену рядом с бимой. Иногда именуется «мизрах» («восток»; др.-евр. ). Название «Шавити» происходит от первого слова стиха «Всегда видел я пред собою Господа» (Тегилим, 16:8). , высеченная на мраморной доске над стендером кантора, лучится, отражаясь в сверкающих медных навершиях колонн, ограждающих биму. Печка у западной стены празднично отражает свет белыми эмалированными плитками. Медная кружка для омовения рук у входа светится темно-красным, как закат. Большая ханукальная лампада сверкает холодным серебром, как луна, окруженная туманом. Только старики за стендерами сидят с погасшими глазами. Они стали еще сутулее, бороды — еще седее и жиже, лица — еще морщинистее. На столах остались лежать груды книг, которыми пользовались два илуя. На четырех больших круглых каменных колоннах вокруг бимы остались щербины от ударов «пушек», из которых на Пурим во время чтения Свитка Эстер стреляли уличные мальчишки — разбежавшийся хедер Старой синагоги.

Старики мечтали наполовину наяву, наполовину в дреме. Бывший ребе Ицикла вдруг пробудился в испуге и схватился за бороду. В его заспанный мозг проникла и жужжала там, как муха, глупая мысль: он забыл сказать Ициклу, что, если он и летом зайдет в Старую синагогу, ему будет позволено Девятого ава [61] Пост в память о разрушении Храма. бросать колючки и шишки в бороды евреев. «Что мне снится и где я? Мне снятся шишки, и я уже в Девятом ава, когда остается еще почти три недели до Швуэс», — рассердился сам на себя старик, вздохнул и снова заснул, опершись измятой бородой о край стендера.