Хаим Граде - Синагога и улица

Молодой Раппопорт с наслаждением смотрел на эти выходки, но на сердце у него было неспокойно. Ведь он мог оставаться студентом и приходить по субботам и праздникам молиться в Кайдановскую хасидскую молельню, как другие парни. Почему их родители не требуют, чтобы они целиком посвятили себя изучению Торы? У Гавриэла появлялось еще больше претензий к покойному отцу, когда он смотрел на поведение дяди Боруха-Исера. У него богобоязненные речи и не очень богобоязненные дела перемешивались между собой, как слоистые облака. Когда все молящиеся произносили «Галель» [181] «Восхваление» ( др.-евр. ) — праздничная молитва. , качая луловами, словно в Кайдановской хасидской молельне вдруг выросла пальмовая роща, Борух-Исер Раппопорт стоял в своем углу спокойно и вполне буднично. Своих лулова и цитрона у него не было. Он холодно и сухо произнес благословение на чужой цитрон. Лишь когда после молитвы евреи окружили его и принялись расспрашивать, как живется их братьям в дальних краях, Борух-Исер повернул разговор на литовско-хасидские дворы и стал демонстрировать свои познания в родословии карлинских [182] Карлинская хасидская династия, названная так по местечку Карлин, пригороду Пинска, в Белоруссии, была основана ребе Аароном бен Яаковом (1736–1772). Фамилия карлинских цадиков была Перлин, однако они были известны под прозвищем Карлинер (Карлинские — идиш ). цадиков со всеми их ответвлениями.

— Про ребе Мордхеле [183] Ребе Мордхе из Лехевичей — основатель лехевичского хасидского двора. Жил в конце XVIII в. из Лехевичей и про ребе Ошера Первого [184] Ребе Ошер из Столина — сын ребе Аарона бен Яакова, ставший Карлинским ребе в 1792 г., после убийства русскими казаками предыдущего ребе, ребе Шлойме из Карлина, ученика ребе Аарона бен Яакова. из Столина речь не идет, — сказал этот сельский еврей, раскачиваясь вместе со стендером и дергая пятерней правой руки свою длинную жидковатую бороду. — Но вот Кайдановского ребе Шлойме-Хаима [185] Кайдановский ребе, внук ребе Мордхе из Лехевичей. знали ведь еще наши деды. Шутка ли, лично разговаривать с ребе Шлойме-Хаимом из Кайданова?! В составленном им молитвеннике «Ор га-ёшар» мы находим его комментарии. И в том же самом молитвеннике находим песнь в честь субботы, сочиненную ребе Аароном Великим из Карлина. У старого Кайдановского ребе, да пребудет его душа в раю, было четыре внука: ребе из Новоминска [186] Новоминск — современное польское название — Mińsk Mazowiecki, бывшее местечко, ныне город в Мазовецком воеводстве Польши. , ребе из Городища [187] Городище — современное белорусское название — Гарадзiшча, бывшее местечко, ныне поселок городского типа в Барановичском районе Брестской области Беларуси. , ребе из Пуховича [188] Пухович — современное белорусское название — Пухавiчы, бывшее местечко, ныне село Пуховичского района Минской области Беларуси. и ребе Борух-Мордхе из Кайданова, да пребудет его душа в раю. Шутка ли, лично разговаривать с ребе Борухом-Мордхе…

Гавриэл был сильно удивлен дядиной потрясающей памятью и его восхищением цадиками. Такое восхищение как-то не согласовалось со всем его поведением. Хасиды пригласили гостя зайти в их сукку, построенную на синагогальном дворе, чтобы совершить кидуш. Однако Борух-Исер отказался и велел племяннику отвести его к своему ребе, к этому лавочнику.

День выдался солнечный и ветреный. Люди поворачивались спиной к ветру, чтобы им не засыпало пылью лицо. Женщины придерживали руками трепетавшие платья, сердясь на то, что ветер растрепывает их волосы. Гавриэл пожирал голодным взглядом обнажавшиеся женские коленки в прозрачных чулках. Его тянуло к каждой стройной длинноногой девице. Становилось тоскливо, что его юность уходит впустую. И все-таки у него было праздничное настроение, потому что он шагал рядом с дядей, потому что небо голубое и высокое, а навстречу идет множество людей, разодетых и сияющих. Однако, как только они свернули в узкую извилистую улицу Страшуна, где узкая полоска неба словно проваливается в подвал, настроение Гавриэла ухудшилось. В глубине двора стояла большая сукка, и женщины несли в нее еду для своих мужей. В углу того же двора жил лавочник реб Авром-Аба Зеликман, и там стояла его отдельная сукка, построенная из неструганых досок и покрытая кусками фанеры. Он сам себе готовил, сам себя обслуживал и сидел в одиночестве в своем временном жилье, где и спал. В честь праздника реб Авром-Аба носил широкую мягкую шляпу и сюртук с протертыми рукавами — одежду, которая была пошита еще на его свадьбу. На столе в плетеной корзинке лежала нарезанная хала, в тарелке — кусок холодного лапшевника, на блюдце — остатки сливового компота. При этом на столе, рядом с большой закрытой книгой, стояли два медных подсвечника, закапанных воском. Положив руку на обложку книги, реб Авром-Аба сидел, закрыв глаза. Он только что закончил читать благословение. А когда вошедшие пожелали ему доброго праздника, его взгляд вернулся из затуманенных далей.

Гавриэл представил ребе своего дядю. Хозяин молча протянул ему руку и показал пальцем, куда садиться. Гость из Латвии почтительно ожидал, что хозяин начнет его расспрашивать, как живут евреи в бывшей Курляндии и Латгалии, или произнесет слова Торы, какую-нибудь поговорку, подаст праздничное угощение, как заведено у евреев. Однако реб Авром-Аба молчал, без раздражения и без особых намерений, просто потому, что незачем ни с того ни с сего попусту болтать. Гавриэл тоже молчал. У него больше не было никаких объяснений относительно того, почему он в последнюю пару недель вообще не приходил на уроки. Он чувствовал, что ребе уже не ждал его. Наконец гость заговорил первым и рассказал с богобоязненными вздохами, что в Латвии, откуда он приехал, еврейство очень ослабело, хотя в Двинске сидят такие выдающиеся знатоки, как рогачевский илуй и гаон реб Меир-Симха [189] Ребе Мейер-Симха га-Коэн из Двинска (1843–1926), один из крупнейших восточноевропейских раввинов конца XIX — начала XX в. . Шутка ли, два таких великих человека!

— Не надо рассказывать, что где-то еврейство ослабело. Это граничит с оскорблением Имени Божьего, — прервал его реб Авром-Аба, глядя на Гавриэла. — А если дела обстоят так, как вы сказали, молодому человеку не следует туда ехать.

В первый момент Борух-Исер растерялся. Прежде всего, он знал, что, когда религиозные евреи встречаются, они вместе вздыхают об упадке еврейства, как говорится, за грехи наши тяжкие. Во-вторых, он не ожидал, что этот молчун сразу же перейдет к делу. Однако раз уж он перешел к делу, стоит последовать за ним и тоже говорить о деле. Борух-Исер наклонился к столу и заговорил, обращаясь к хозяину: насколько ему известно, его брат перед смертью потребовал, чтобы Гавриэлка оставил университет и посвятил себя изучению Торы. Но как же быть, если парня все-таки тянет к сельскому хозяйству? Во времена Талмуда у нас были великие законоучители, которые занимались земледелием. Так что же думает ребе, не будет ли несправедливым по отношению к усопшему взять с собой в Латвию его сына?