Хаим Граде - Синагога и улица

— Ничего не говорите вашей дочери. Она все равно не послушает. Вы добьетесь только, что она нарушит заповедь почтения к матери.

Однажды Басшева увидела, каким жестким способен быть ребе ее сына.

Одна хозяйка попросила отпустить ей товар в долг. Реб Авром-Аба отказал, сказав, что прежде она должна заплатить старый долг. Покупательница клялась, что заплатит, но сейчас у нее стесненные обстоятельства. Ее муж и сын не работают. Увидав, что лавочник стоит с каменным лицом и следит за каждым ее движением, чтобы она не взяла ничего вопреки его воле, женщина начала проклинать святош с сердцами разбойников, а выходя из лавки, плюнула:

— Тьфу на вас и на всех святош! Не зря жена развелась с вами!

Но реб Авром-Аба не усмехнулся обиженно, как это сделал бы другой деликатный еврей в такой ситуации. Он сказал самому себе с серьезным и набожным выражением лица, как будто повторяя закон из Талмуда:

— Я знаю, что она может заплатить. Однако, поскольку я соблюдаю заповеди, она думает, что мне не надо платить, потому что я ведь таким образом выполняю заповедь. На самом деле даже преступление — отпускать в долг тому, кто с самого начала не собирался платить.

Однажды в понедельник днем Басшева увидела его стоящим снаружи и прикрепляющим дверь к стене, чтобы она не закрывалась. Сильный ветер тут же опять захлопнул дверь. Тогда реб Авром-Аба снова вышел из лавки и возился с дверью до тех пор, пока не привязал ее веревкой к торчащему из стены крюку. Никогда прежде реб Авром-Аба не заботился о том, чтобы входная дверь его лавки была широко распахнута. Увидев, что Басшеву удивляет его поведение, он объяснил:

— Сегодня понедельник. Это день, в который бедняки ходят собирать милостыню. Дверь для них должна быть широко раскрыта.

Вскоре действительно появились нищие, одетые в тряпье, обутые в разваливающиеся башмаки, с полупарализованными искривленными лицами, с кривыми руками и ногами, похожими на высохшие выкорчеванные пни спиленных деревьев. Нищие молча шли друг за другом. Они входили и выходили, получив несколько грошей от лавочника, подававшего каждому из них. Но один из них, скрюченный и слепой, нащупывающий себе путь палкой, которую держал в правой руке, ощупал пальцами левой руки полученную милостыню и раскричался: ему подают гроши! Что он, какое-то ничтожество? До того как он ослеп, он сам был состоятельным хозяином и подавал милостыню!

— Больше я не могу дать. Другие бедняки тоже что-то должны получить, — ответил ему реб Авром-Аба.

Разозлившись, что его сравнивают с другими бедняками, слепой швырнул на пол полученные гроши и вышел из лавки, словно на деревянных ногах. Лавочник вышел из-за прилавка и нагнулся подобрать с пола рассыпанные монеты, но не нашел их из-за плотно расставленных товаров. Реб Авром-Аба поднялся, огорченный, и вздохнул, обращаясь к вдове Раппопорт:

— Когда человек слеп и к тому же лишен воображения, он не видит, что и другие люди, как и он, сотворены по образу и подобию Божьему. А когда человек не видит, что его ближний сотворен по образу и подобию Божьему, о нем не следует беспокоиться, точно так же, как этот слепец не желает беспокоиться о том, что и другим людям тоже надо жить.

Басшева потом думала, что и ее отец, и муж сами жили широко и, когда могли это себе позволить, не скупясь, помогали другим. Если бы они так тряслись над упавшим грошом, что опустились бы на пол искать его, как лавочник Зеликман, они, может быть, вообще не давали бы милостыни. Ее отец был хасидом, и муж тоже. Тем не менее они проводили время с людьми и вели себя как все. А реб Авром-Аба Зеликман человек совсем иного рода. Даже продает товар и разговаривает с клиентами он так, будто выполняет заповедь. Трудно поверить, что ее Габик станет таким же человеком, как этот ребе.

Гавриэл несколько раз повторил [171] Так в книге, очевидно, пропустил ( прим. верстальщика ). урок. Когда он потом пришел и якобы охотно взялся за Гемору, ребе не стал спрашивать, где он пропадал, чтобы ученик не взорвался и не сказал, что у него нет желания учиться. Пока ученик делает вид, что учится с охотой, можно еще надеяться, что он исправится. Поэтому, когда Басшева зашла в лавку за покупками, а заодно спросить, прилежно ли учится ее сын, реб Авром-Аба проворчал «угу» и даже не поднял глаз от святой книги. Он рассчитывал на то, что, поскольку Гавриэл не сказал дома, что прогуливает занятия, ему придется хотя бы через день приходить на урок, чтобы мама не узнала правды. Но когда однажды ученик не показывался четыре дня подряд, ребе почувствовал, что больше нельзя отрицать очевидное. В четверг вечером, когда вдова Раппопорт делала у него покупки на субботу, он рассказал ей, что Гавриэл не приходит на занятия.

Басшева лишилась дара речи. Реб Авром-Аба тоже молчал, пока не вошли клиенты, и Басшева ушла, так и не произнеся ни слова. Купленные продукты, лежавшие в ее сумке, казались Басшеве тяжелыми, как камни. Перед ее глазами стоял разведенный раввин, выглядевший таким же отчаявшимся, как в тот момент, когда он вышел из комнаты, в которой умирал ее муж. Дома она встретила сына, дочь и ее парня в бодром настроении. Они сидели в освещенной гостиной и громко смеялись; в той самой гостиной, где глава семьи еще совсем недавно лежал на полу, накрытый черным, и куда Басшева все еще избегала заходить в сумерки. Теперь включенные электрические лампы прогнали из углов тени, а смех молодых людей был слышен через открытые окна во дворе. Гардины на окнах покачивались в такт дуновениям легкого вечернего ветерка, как будто радуясь, что наконец-то из гостиной исчезли мрак и печаль.

Первым услышал, что Басшева вошла в квартиру, и перестал смеяться Мулик Дурмашкин, парень Асны. Следом за ним на нее с испугом посмотрели сын и дочь. Басшева выглядела очень бледной и подавленной, как будто случилось какое-то несчастье. Дети даже боялись ее спросить, что произошло, пока мать не справилась с овладевшей ею слабостью и не заговорила первой.

— Почему ты обманывал меня, говоря, что каждый день ходишь к ребе на занятия? Ты же у него не был уже почти неделю, — она опустилась на стул и посмотрела на сына погасшими глазами.

Гавриэл выглядел растерянным. Было заметно, что ему стыдно перед товарищем. У Мулика Дурмашкина были холеные длинные бледные пальцы, и когда он о чем-нибудь размышлял, то постоянно сгибал и разгибал их, будто проверяя, как они сжимаются в кулак. Он был обласканным сыном богатых родителей, парнем с умной улыбкой, узкими плечами и длинным лицом. Но крепко сжатый рот, впалые щеки и густые жесткие волосы над пересеченным морщинами лбом свидетельствовали, что у него есть характер и что он еще больший упрямец, чем его девушка Асна Раппопорт. Теперь он молча смотрел на свои подвижные длинные пальцы, и Гавриэл понял, что товарищ, как и сестра, презирают его, потому что у него не хватает мужества сказать правду.