Хаим Граде - Синагога и улица

Когда он говорил так, то выглядел, как мальчишка, жалующийся, что не может нести спиленное дерево на своих слабых плечах. Реб Ицхок-Айзикл был маленьким еврейчиком с густыми пейсами, с голыми щеками без единого волоска. Только на подбородке росла маленькая бороденка. У него были добрые слезящиеся богобоязненные глаза и ручонки, пригодные только перелистывать страницы священных книг, писать раввинские респонсы и ощупывать куриный желудок, в котором хозяйка нашла иголку.

— Папа, как бы ты мог строгать доски рубанком, загонять в них гвозди тяжелым молотком и таскать на плечах какой-нибудь шкаф? — смеялась Сора-Ривка, а ее скуластая мать, старая гродненская раввинша Блимеле, печально улыбалась ей в ответ.

— Почему бы это я не смог? Очень даже смог бы, — обиженно подергал свою чахлую бороденку реб Ицхок-Айзикл и рассказал жене и дочери про одного талмудического законоучителя, который был сапожником, и еще об одном, который был кузнецом, и о реб Мордхеле из Покроя [251] Покрой (современное литовское название — Pakruojis) — местечко в исторической области Жемайтия. Ныне — в составе Шяуляйского уезда Литвы. , который был одновременно и раввином, и столяром. Ах, каким человеком был этот реб Мордхеле! Он был самым большим праведником из всех тихих праведников Жемайтии! Он жил во времена Виленского гаона, и Виленский гаон восхищался им. Реб Мордхеле вел себя так, как говорили наши мудрецы: «Люби ремесло и ненавидь раввинство» [252] Слова законоучителей Шмаи и Авталиона. Мишна, трактат «Авот», 1:10. . Опять же реб Акива Эйгер! Его гениальность потрясала мир, а он, этот познаньский еврей, спрашивал одного из своих учеников из маленького местечка, нет ли там свободной должности синагогального служки.

— Так почему бы я не смог работать? — спрашивал реб Ицхок-Айзикл жену и дочь.

Но все эти разговоры велись только за закрытыми дверями. Ни единому гродненскому столяру и в голову не могло прийти, что раввин ему завидует. На людях реб Ицхок-Айзикл делал довольное лицо, и его домашние тоже понимали, что посторонние не должны знать о мечтах раввина.

Разветвленная семья старинного гродненского праведника реб Александера-Зискинда была похожа на старый лес. Время и удары молний ломают дубы и сосны. Куски коры валяются рядом с оголенными стволами, выглядящими как печальные сорванцы. Вместо зеленой травы по земле стелется серебристый мох, сквозь который из земли вылезают сухие узловатые корни. В то же самое время на опушках лесной чащи уже шумит молодая поросль: орешник, ольхи, березки с сияющей свежей черно-серебристой корой. Они судачат о вековых деревьях, об этих аристократах, скрывающихся в глубине чащи, от которых все они происходят. Но в саму эту чащобу солнце проникнуть не может. Там царят тишина, тоска и сумерки даже в яркий полдень. Вот так широко разрослись боковые ответвления рода реб Александера-Зискинда в то время, как прямая линия его детей и внуков все более усыхала. Сора-Ривка была единственной дочерью своего отца реб Ицхока-Айзикла, как и он был единственным сыном своего отца реб Шмуэла-Сендера. Сора-Ривка росла бледной и болезненной, как будто на ней отразились все посты и все самоистязание ее предка реб Александера-Зискинда. Малокровная дочь раввина была измучена бременем своей родовитости, тянувшейся за ней шлейфом ночных теней. В ее тихой улыбке гасли цвета выцветших благородных тканей. Точно так же, как отец-раввин жаловался, что он не столяр, мать-раввинша жаловалась на свою судьбу:

— Выходя замуж, я думала, что у меня будет полдюжины детей, здоровых и веселых, как мои сельские братья и сестры и как я сама выглядела в девичестве. Твой отец тоже хотел, чтобы ты пошла в меня и в мою семью, а не в его. Но твой прадед-праведник с двумя надгробиями, пребывающий на небесах, постарался, чтобы ты вышла похожей на его потомков, у которых даже громкий смех считается грехом.

Тем не менее старая раввинша Блимеле была согласна с мужем, что их единственная дочь должна выйти замуж за великого сына Торы. Жених Соры-Ривки действительно был таким выдающимся илуем, происходившим от целой цепочки мудрецов Торы с великолепными головами, которые перелистывали страницы Вавилонского и Иерусалимского Талмудов так же быстро, как ветер колышет листья на деревьях в лесу. Раввины из семьи реб Мойше-Мордехая меняли города с маленьких на большие, как первосвященник во время службы Судного дня в Храме менял медные умывальники [253] Первосвященник совершал служение Судного дня попеременно в двух видах одежды — белой и золотистой. Смена одежды происходила пять раз. При каждой смене одежды первосвященник совершал омовения. Имеется в виду медный умывальник, один из предметов утвари Иерусалимского храма, именовавшийся по-древнееврейски «киор». Не вполне ясно, как выглядел храмовый киор, хотя это слово встречается в Библии 23 раза. у алтаря. Среди них не было ни одного хасида, как квасного на Пейсах. Они отмахивались от знахарей и чудотворцев, к которым относились с не меньшим пренебрежением, чем к тем, кто проповедовал в синагогах для простого народа, на который они смотрели сверху вниз. Они молились и быстро уходили, чтобы усесться за серьезное изучение Торы. Айзенштаты не знали, что значит отступать или считаться с обстоятельствами. Они выносили приговор или просто высказывали мнение, и всем приходилось склоняться перед ними.

— Твой Мойше-Мордехай будет безраздельно властвовать в Гродно, — предсказывал реб Ицхок-Айзикл дочери. — Он унаследовал от своих предков силу и решимость, чтобы править городом, губернией, всем миром. Во всяком случае, он не будет мучиться, как я, тоской от того, что не стал столяром.

Реб Мойше-Мордехай Айзенштат был как раз мягким человеком, даже шутником.

— Это потому, что твой муж умен, да и времена сейчас другие. Он знает, как скрыть гордыню своей семьи, — сказал реб Ицхок-Айзикл дочери.

Сора-Ривка, тогда еще совсем молодая женщина, спросила мужа, почему он отменил свою помолвку с дочерью старипольского раввина.

— Ты хотел жену, которая будет телушкой? — кокетничала она с ним.

— Ты умнее ее, — ответил муж и рассказал, что в его семье женщины — это женщины, а не мужчины. Раввинша должна знать, как обходиться с обывателями и быть дружелюбной к гостям. В общинные дела она не должна вмешиваться. Но дочка старипольского раввина будет из тех раввинш, которые вмешиваются в дела мужа и навязывают ему свое мнение по всем вопросам. В итоге город начнет насмехаться над ним и говорить, что настоящий раввин — это его жена.

Ребе Ицхок-Айзикл дожил до того, как у его дочери Соры-Ривки случился выкидыш во время первой беременности. После этого он отошел к своим праотцам. Мать еще пару лет страдала вместе с дочерью, мучавшейся, пытаясь все-таки произвести на свет ребенка, хотя врачи говорили, что для ее здоровья будет лучше больше не беременеть. Когда Сора-Ривка наконец родила девочку, малышке дали имя Блимеле, в память о старой раввинше. Накануне того, как дочь забеременела, мать ушла в истинный мир. Как будто небеса хотели избавить ее от горечи из-за того, что ее единственная внучка родилась больной.