Чарльз Буковски - Музыка горячей воды

– Тебе тоже когда-нибудь понадобится.

– Мне оно сейчас надобится – только не в той форме, в какой тебе.

– Мне капуста нужна, Гарри, как мне заработать?

– Попади в корзину с тридцати футов. Трехочковый бросок. Попадешь – гуляй. Промажешь – парься на киче: ни тебе счетов за свет, ни за телефон, ни за газ, никаких стервозных фемин. Научишься чему-нибудь полезному и станешь зарабатывать четыре цента в час.

– Вот умеешь ты хуйню пороть.

– Ладно, вытаскивай из жопы шоколадку, и я тебе кой-чего скажу.

– Вытащил.

– Я бы решил, что Нэнси тебя бросила из-за кого-то другого. Черного, белого, красного или желтого. Запомни это правило, и всегда будешь на коне: фемина редко уходит от одной жертвы, если рядом не маячит другая.

– Мужик, – сказал Пол, – мне помощь нужна, а не теория.

– Если не овладел теорией, тебе помощь нужна будет всегда…

Гарри взял трубку, набрал номер Нэнси.

– Алло? – ответила она.

– Это Гарри.

– А.

– Мне птичка на хвосте принесла, что тебя в Мексике сняли. Он всего добился?

– А, это…

– Испанский тореадор на пенсии, так?

– Зато какие глаза. Не как у тебя. Твоих вообще не видно.

– Я не хочу, чтоб видели мои глаза.

– Почему?

– Если увидят, о чем я думаю, их уже не надуешь.

– Так ты позвонил сообщить мне, что сейчас бегаешь в наглазниках?

– Это ты и так знаешь. Я звоню сказать, что Пол опять хочет к тебе. Тебе это зачем-нибудь полезно?

– Нет.

– Так и думал.

– Он точно тебе звонил?

– Да-

– Ой, а у меня сейчас новый мужчина. Изумительный!

– Я Полу сказал, что тебя, вероятно, заинтересовал кто-то другой.

– Откуда ты знал?

– Уж знал.

– Гарри?

– Да, пупсик?

– Пошел ты на хуй…

Нэнси бросила трубку.

Ну вот, подумал Гарри, я тут стараюсь мир восстановить, а разозлились оба. Он зашел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Боже мой, у него доброе лицо. Неужели им не видно? Всепонимающее. Благородное. Возле носа он заметил угорь. Надавил. Тот выскочил – черный и красивый, за ним тащился желтый хвостик гноя. Прорыв к победе, подумал Гарри, – в понимании женщин и любви. Он покатал угорь с гноем в пальцах. А может, прорыв – в способности убивать равнодушно. Он сел посрать, обдумывая эту мысль.

Не знаю, сколько лет назад это было, 15 или 20. Я сидел у себя. Жаркий летний вечер, мне было тупо.

Я вышел за дверь и оглядел улицу. Большинство семей уже поужинали и теперь сидели и смотрели телевизионные приемники. Я дошел до бульвара. Через дорогу был местный бар – в старомодном здании, стойка деревянная, выкрашена зеленым и белым. Я вошел.

Почти всю жизнь я провел в барах, поэтому уже не воспринимал их так остро. Если мне требовалось выпить, я обычно брал выпивку в винной лавке, уносил домой и пил один.

Я вошел и отыскал табурет подальше от толпы. Не то чтобы здесь неуютно, просто я не в своей тарелке. Но если мне хотелось куда-то выйти, выходить больше было некуда. У нас в обществе интересные места в основном либо незаконны, либо очень дороги.

Я заказал бутылку пива и закурил сигарету. Рядовой местный бар. Все друг друга знали. Рассказывали неприличные анекдоты и смотрели телевизор. Была только одна женщина – старая, в черном платье, рыжем парике. На ней висело с десяток ожерелий, и она снова и снова подкуривала. Я уже пожалел, что вылез из дому, поэтому решил вернуться, как только допью пиво.

Вошел мужик, сел рядом. Я на него даже не посмотрел – неинтересно, – однако по голосу прикинул, что, должно быть, моих лет. В баре его знали. Бармен обратился к нему по имени, а парочка завсегдатаев поздоровались. Он взял пиво и посидел рядом минуты три-четыре, потом сказал:

– Ну как оно?

– Оно ничего.

– В наших краях недавно?

– Давно.

– Я тебя тут раньше не видел.

Я не ответил.

– Сам из Лос-Анджелеса? – спросил он.

– Более-менее.

– Как считаешь, «Доджеры» в этом году прорвутся?

– Нет.

– Не нравятся «Доджеры»?

– Нет.

– А кто нравится?

– Никто. Я не люблю бейсбол.

– А что любишь?

– Бокс. Бой быков.

– Бой быков – это жестоко.

– Да, жестоко все, если проигрываешь.

– Но у быка нет ни шанса.

– Ни у кого из нас его нет.

– Ты такой агрессивный. В Бога веришь?

– В твоего – нет.

– А в какого веришь?

– Сам не знаю.

– А я вот в церковь хожу, сколько себя помню.

Я не ответил.

– Можно тебя пивом угостить?

– Конечно.

Принесли.

– Сегодня газеты читал? – спросил он.

– Да.

– Читал про пятьдесят маленьких девочек, что сгорели в бостонском приюте?

– Да.

– Ужас, правда?

– Видимо, да.

– Видимо?

– Да.

– То есть ты неуверен!

– Если б я там был, меня бы потом весь остаток жизни мучили кошмары. А когда только прочтешь об этом в газете, все иначе.

– Тебе что, не жалко этих пятидесяти маленьких девочек, которые сгорели заживо? Высовывались из окон, кричали.

– Наверное, было ужасно. Но видишь ли, это просто газетный заголовок, статья в газете. Вообще-то я об этом не думал. Я перевернул страницу.

– И ничего не почувствовал?

– Вообще-то нет.

Он немного посидел, отпил из стакана. А потом заорал:

– Эй, вот сидит парень, который, блядь, ни хуя не почувствовал, когда прочел, как в Бостоне заживо сгорели пятьдесят маленьких девочек!

Все посмотрели на меня. Я смотрел на свою сигарету. Минуту стояла тишина. Потом женщина в рыжем парике сказала:

– Будь я мужчиной, пинками бы гоняла его вдоль по улице.

– И в Бога он не верит! – сказал мой сосед. – Ненавидит бейсбол. Он любит бой быков и смотреть, как заживо сгорают маленькие сиротки!

Я попросил у бармена еще пива – только себе. Он с отвращением толкнул мне бутылку. Два парня играли на бильярде. Тот, что помоложе, – здоровяк в белой футболке – отложил кий и подошел ко мне. Встал за спиной и давай сопеть, стараясь набрать в легкие побольше воздуху, чтоб грудь казалась шире.

– У нас хороший бар. Мы тут козлов не терпим. Мы им хорошенько даем по жопе, мы их тут месим, мы выбиваем из них говнище.

Я чувствовал, как он стоит за спиной. Поднял бутылку, вылил пиво себе в стакан, выпил, закурил. Рука моя ничуть не дрожала. Парнишка еще немного постоял, затем вернулся к бильярду. Сосед встал с табурета и ушел.

– Этот сукин сын – агрессивный, – услышал я. – Людей ненавидит.

– Будь я мужчиной, – произнесла женщина в рыжем парике, – он бы у меня пощады просил. Терпеть не могу такую сволочь.

– Так всякие Гитлеры говорят, – сказал кто-то.

– Вот мерзкие придурки.

Я допил, заказал себе еще пива. Парнишки продолжали играть на бильярде. Кто-то ушел, и замечания по моему поводу начали стихать, не унималась только женщина в рыжем парике. Она все больше пьянела.