Чарльз Буковски - Музыка горячей воды

– Хуево быть калекой, – сказал он.

– Как это произошло? – спросил я.

– Что произошло?

– Как вы стали калекой?

– Жена. Переехала меня на машине.

– Как? Зачем?

– Сказала, терпеть меня больше нет сил.

Я ничего не ответил. Щелкнул камерой пару раз.

– У меня снимки есть. Хочешь на мою жену посмотреть?

– Ладно.

– Альбом вон там, на холодильнике.

Я сходил взял, сел. Кто-то фотографировал только туфли на высоком каблуке да тонкие женские лодыжки, ноги в нейлоне с подвязками, разнообразные ноги в колготках. На некоторых страницах наклеены рекламки с мясного рынка: ростбиф из лопатки, 89 центов за фунт.

Я закрыл альбом.

– Когда мы развелись, – сказал Бернард, – она отдала мне вот это.

Он сунул руку под подушку на кровати и вытащил пару каблукастых туфель на длинных шпильках. Покрыты бронзой. Он поставил их на тумбочку. Потом налил себе еще.

– Я с этими туфлями сплю, – сказал он. – Занимаюсь с ними любовью, а потом мою.

Я еще пощелкал.

– Вот, хочешь снимок? Хороший ракурс. – Он расстегнул одинокую пуговицу на штанах. Исподнего на нем не было. Взял туфлю и ввинтил каблук себе в зад. – Давай снимай. – Я снял.

Стоять ему было трудно, однако, держась за тумбочку, он встал.

– Вы еще пишете, Барни?

– Блядь, я все время пишу.

– Поклонники работать не мешают?

– Иногда бабы меня, блядь, находят, только надолго тут не задерживаются.

– А книги хорошо продаются?

– Чеки шлют.

– Что посоветуете молодым писателям?

– Пить, ебаться и курить побольше сигарет.

– Что посоветуете писателям постарше?

– Если они еще живы, мой совет им не нужен.

– А из какого импульса вы создаете свои стихи?

– А срешь ты из какого импульса?

– Что вы думаете о Рейгане и безработице?

– Я не думаю о Рейгане или безработице. Мне скучно. Это как полеты в космос или Суперкубок.

– Что же вас тогда тревожит?

– Современные женщины.

– Современные женщины?

– Одеваться не умеют. Не туфли, а ужас.

– А что вы думаете о «Женском освобождении?»

– Как только им придет охота поработать на автомойке, встать за плуг, погоняться за двумя парнями, которые только что ограбили винную лавку, или почистить канализацию, как только им захочется, чтоб им в армии сиськи отстрелили, – я буду готов сидеть дома, мыть посуду и скучать, собирая с ковра хлопья пыли.

– Но нет ли в их требованиях какой-то логики?

– Есть, конечно.

Стахман налил себе еще. Даже когда он пил из стакана, вино текло по подбородку и на рубашку. Пахло от него так, будто он не мылся уже много месяцев.

– Моя жена, – сказал он. – Я ее до сих пор люблю. Дай-ка мне телефон?

Я дал. Он набрал номер.

– Клэр? Алло, Клэр?

Он положил трубку.

– Что там? – спросил я.

– Да как всегда. Бросила. Слушай, пошли-ка отсюда, в бар сходим. Я и так слишком долго в этой дыре просидел. Мне нужно выйти.

– Только там дождь. Уже неделю идет. Все улицы залило.

– Плевать. Я наружу хочу. Она сейчас наверняка с кем-нибудь ебется. Причем даже каблуков не сняла. Я ее всегда просил не снимать.

Я помог Бернарду Стахману надеть старое бурое пальто. У него не осталось ни пуговицы. Оно все заскорузло от грязи. Таких в Л. А. не носят – тяжелое, неуклюжее, должно быть, его носили в Чикаго или Денвере еще в тридцатых.

Потом мы взяли его костыли и мучительно спустились по лестнице христианской общаги. В кармане пальто у Бернарда лежала пинта мускателя. Мы добрались до выхода, и Бернард меня заверил, что перейти тротуар и сесть в машину сможет сам. Между нею и бордюром оставался зазор.

Я обежал машину, чтоб сесть за руль, и тут услышал крик – и всплеск. Лило так, что мало не покажется. Я снова обогнул машину: Бернард умудрился упасть и застрять в канаве между машиной и тротуаром. Его заливало водой, он сидел, а по нему текло – окатывало ноги, плескалось о бока, и костыли беспомощно телепались в потоке.

– Нормально, – сказал он, – ты поезжай, а меня тут брось.

– Ох, блин, Барни.

– Я серьезно. Поезжай. Брось меня. Моя жена меня не любит.

– Она вам не жена, Барни. Вы в разводе.

– Бабушке своей рассказывай.

– Ладно, Барни, я вам сейчас помогу встать.

– Нет-нет. Все нормально. Уверяю тебя. Езжай. Напейся один.

Я поднял его, открыл дверцу и усадил на переднее сиденье. Он весь был очень, очень мокрый. На пол стекали ручьи. Затем я опять обогнул машину и сел сам. Барни отвинтил колпачок с мускателя, дернул, передал бутылку мне. Я тоже дернул. Потом завел машину и поехал, через ветровое стекло вглядываясь в струи дождя: искал бар, куда мы с ним могли бы зайти и не сблевнуть при виде вонючего писсуара.

Вечером в среду. По телику ничего хорошего. Теодору 56. Его жене Маргарет 50. 20 лет женаты, детей не завели. Тед выключил свет. Оба в темноте растянулись на кровати.

– Ну что, – сказала Марджи, – ты меня что, на сон грядущий не поцелуешь?

Тед вздохнул и повернулся к ней. Слегка поцеловал.

– Ты это называешь поцелуем?

Тед не ответил.

– Эта женщина в программе очень похожа на Лилли, правда?

– Не знаю.

– Знаешь.

– Слушай, только не начинай ничего – и ничего не будет.

– Ты просто не хочешь ничего обсуждать. Замкнулся в себе, и все. Будь же честен. Та женщина в программе похожа на Лилли, правда?

– Ладно. Кое-какое сходство было.

– И ты поэтому сразу подумал о Лилли?

– Ох господи…

– Не юли! Подумал?

– В какой-то миг – да…

– И тебе стало хорошо?

– Нет, послушай, Мардж, это же пять лет назад было!

– Разве время что-нибудь меняет?

– Я же тогда извинился.

– Извинился! А знаешь, каково мне было? А если б я так с каким-нибудь мужчиной? Как бы тогда было тебе ?

– Не знаю. Сделай – и пойму.

– Вот, теперь ты еще и хамишь ! Ну ничего себе!

– Мардж, мы это уже обсуждали четыреста или пятьсот раз.

– Когда ты занимался с Лилли любовью, ты целовал ее, как сейчас меня ?

– Нет, наверное…

– А как тогда? Как?

– Боже, да прекрати же!

– Как?

– Ну… иначе.

– Как иначе?

– Ну, там была какая-то новизна. Я возбудился…

Мардж подскочила на кровати и заверещала. Потом умолкла.

– А когда ты меня целуешь, не возбуждаешься, так?

– Мы друг к другу привыкли.

– Но вот это и есть любовь : жить и расти вместе.

– Ладно.

– «Ладно»? Что значит «ладно»?

– В смысле – ты права.

– Ты от меня отмахиваешься. Тебе просто не хочется разговаривать. Вот ты живешь со мной уже столько лет. А почему?

– Сам не знаю. Люди привыкают – как к работе. Люди просто привыкают. Случается.

– То есть жить со мной – для тебя работа? Сейчас для тебя – это работа?

– На работу по часам ходишь.

– Ты опять! Мы серьезно говорим!