Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

– Почему, можно поинтересоваться? – спросил Дэниел. Он горел желанием вступить в дискуссию, поддержав демонстрацию вежливости, скрывавшей враждебность.

Вопрос смутил их. Они обменялись смущенными взглядами; их пальцы нервно сплетались и расплетались.

– Мне просто хочется купить этот гребень, – любезно добавил он, – и продолжить рассмотрение ваших крайне интересных товаров. Разве это противоречит, дамы, вашей филантропической цели? Продаже означенных товаров ради блага городских горемык?

Очередной обмен взглядами. Смущенное топтание на месте. Высокая дама, назвавшая его «сэром», пробурчала что-то себе под нос и, шаркая, вернулась на свое место за кассой. Проводив ее взглядом, Дэниел присмотрелся к вышитому носовому платку на прилавке рядом с ней – знакомая вышивка? – когда почувствовал чью-ту руку на своем плече.

– Вы нашли что-то еще, принадлежавшее вашей матери?

Дэниел опустил взгляд на стоящую рядом с ним женщину. На вид, прикинул он, она старше его матери, ей явно около восьмидесяти или даже немного за восемьдесят. А вот Терезе уже не суждено отметить свое семидесятилетие.

– Откуда вы знаете о моей матери? – спросил он эту женщину, которая упомянула ее так естественно, так дружелюбно, словно знала его, знала их, знала всю их историю.

– Вы сами сообщили мне о том, что сделал ваш отец, – пояснила эта старая дама в очках, с ниткой бус на шее и добрым лицом со слезящимися глазами и слегка обвисшими щеками, которых Дэниелу вдруг захотелось коснуться, и он не сомневался, что на ощупь они мягкие, как подушка, – когда заходили к нам вчера.

– Я заходил вчера?

– И позавчера, – кивнув, сообщила дама, – дорогой, вы приходите каждый день.

– Правда?

Дама вновь улыбнулась ему, потом кивнула в сторону женщины за кассой:

– Не сердитесь на нее. Ищите то, что вам необходимо.

Тереза лежала в могиле уже три дня, когда Дэниел, вернувшись в домашнюю квартиру, обнаружил, что отец собрал подчистую все ее вещи и отнес в какой-то благотворительный магазин. Ее одежду, драгоценности, книги, туалетные принадлежности, шарфы, перчатки, баночки из-под ирисок, даже подушку, которую она любила подкладывать под спину, когда читала на диване. Дэниел пронесся по спальне, кухне, гостиной в поисках хоть каких-то материнских вещей, пока его отец спокойно восседал в кресле, сложив руки.

– Если ты думаешь, – нарушил молчание отец, когда Дэниел остановился перед ним, – что можешь вырубаться как бревно, отвлекая на себя все внимание, когда твоя мать еще едва остыла, – то у тебя есть еще один шанс.

– Что, черт возьми, с тобой происходит? – воскликнул Дэниел.

– Мой дом, мой устав, – отец вскочил с кресла. – Я не желаю слышать здесь твоего сквернословия. Оно уместно на свалке, как и извергающие его подзаборники. Твои сестры пришли и выбрали то, что им хотелось сохранить на память о матери, но ты не удосужился, – он ткнул Дэниела в грудь, – ты допился до беспамятства, и поэтому, – он опять ткнул его, – у тебя ничего не останется.

Дэниел грустно усмехнулся.

– Нет, у тебя ничего не останется. Неужели ты не понимаешь? Бессердечный выродок, ты всегда таким был. Ты во всем ограничивал ее и финансово, и эмоционально, так разве ты способен понять, что обездолил сам себя? Ты не способен даже оценить…

И тогда отец ударил его, дважды, влепил две затрещины по ушам, как всегда делал, вызвав в голове до боли знакомый с детства шум – жгучий, пронзительный звон, – и Дэниелу опять захотелось рассмеяться. Хотя он сдержался. Он просто заявил, что больше отцу не удастся ни разу в жизни ударить его, и ушел, захлопнув за собой входную дверь. С тех пор он и не возвращался домой.

Благотворительная дама все еще держала его за руку.

– Каждый переживает это по-своему.

– Что? – спросил он, внимательно взглянув на нее.

– Горе, – она покачала головой. – Выражения людских чувств непредсказуемы. Не забывайте, что ваш папа тоже страдает. Вероятно, он вовсе не хотел расстроить вас.

Дэниел уже собирался возразить: «Вы не знаете моего папашу, этот человек не способен на чувства», – когда вдруг четко осознал приближение приступа тошноты. Живот скрутило, рот заполнился слюной, и его самого прошиб пот.

Он оттеснил даму в сторону – мягко, как он надеялся позже, – и понесся по магазину, сквозь ряды вешалок с одеждой, хранившей запах множества опустошенных гардеробов, мимо книг, читанных и перечитанных или, возможно, даже не тронутых, не разрезанных, мимо домашних безделушек, которые дарились от чистого сердца, с любовью или из вредности, и выскочил на улицу.

Его сразу обдало волной ледяного холода. Зима в Бруклине началась раньше времени. Низкое серое небо над ним хронически извергало россыпи мокрого снега. Дэниел поплотнее запахнул пальто и, привалившись к уличному фонарному столбу, жадно заглатывал холодный воздух.

Его сильно мутило, он чувствовал рвотные позывы. Он всегда чувствовал, когда содержимое желудка рвалось наружу. Но какое там может быть содержимое? Никакой еды, разве что немного виски, или он выпил пару стопок водки в том кабачке Куинса, где закончил прошлый вечер? Что бы там ни было, однозначно в нем нет ничего приятного.

И вдруг приступ отступил, так же внезапно, как начался. Похоже, все обошлось. Дэниел зажмурил глаза. Отдышался. Отстранился от фонаря. Он задумался, что же делать дальше, куда идти – планировал ли он что-то на сегодня, обещал ли что-то кому-нибудь? – когда услышал приближающиеся сзади шаги.

Целеустремленная женская поступь. Перестук каблуков. Такая особа точно знает, куда идти, ей вечно не хватает времени, и она всегда знает, как жить и что делать.

Неожиданно его охватила мощная уверенность, что за его спиной Николь. Да, Николь здесь на улице в центре Бруклина, где он мается в пропахшей потом нескольких дней одежде, карман оттягивает полбутылки виски и мешочек с травкой, а в руке зажат гребень, возможно, раньше принадлежавший его матери, последняя из находок.

Николь приехала. Она здесь. Чтобы спасти его, простить, обнять, окутать его полами своего плаща.

Дэниел обернулся. Медленно повернулся кругом, сердце заколотилось в груди, и он уверен, что она увидит, как взволнованно оно бьется, уверен, что оно готово выскочить из груди и упасть к ее ногам.

Однако увидел он совсем другую женщину. Ее смазанные гелем волосы торчали в разные стороны, наряд состоял из пушистого розового джемпера, джинсов и сережек в виде колец, Николь никогда так странно не вырядилась бы, никогда. И ростом она совсем не такая высокая, и кожа у нее не отличается чистотой и молочной бледностью, а глаза вообще несравнимо малы. Она решительно не похожа на Николь. Проходя мимо, женщина бросила на него странный взгляд, сморщила нос и поджала губы.