Айн Рэнд - Мы живые

– Нет-нет, Маруся, – возразила Галина Петровна, – не надо нам помогать. Из-за этой сахариновой пыли ты начнешь кашлять. Садись у печи, согрейся.

– 85… 86… 87… Что новенького, тетя Маруся? – спросила Лида.

– Тяжки грехи наши, – вздохнула Мария Петровна, – а что, это вещество ядовито?

– Нет, оно безвредно, это просто новый сахар, десерт времен революции.

– Василий продал мозаичный столик из гостиной… выручил пять миллионов рублей и четыре фунта сала. Я сделала омлет из яичного порошка, что мы получили в кооперативе. Никто не убедит меня, что он сделан из свежих яиц.

– 16… 17… 18… Говорят, что их нэп провалился, Маруся, 19… 20… и что теперь они собираются вернуть дома их владельцам.

Мария Петровна вытащила из сумочки пилку для ногтей и стала механически подтачивать ногти. Руки всегда были предметом ее гордости, и она не собиралась запускать их теперь, хотя иногда ей и казалось, что они немного изменились.

– Вы слышали о Борисе Куликове? Он торопился и хотел на ходу вскочить в набитый трамвай. Ему отрезало обе ноги.

– Маруся! Что у тебя с глазами?

– Не знаю, в последнее время я так много плачу, и без всякой причины.

– Нет сейчас душевного покоя, тетя Маруся, – вздохнула Лида, – 58… 59… Варвары! Безбожники! Они забрали из церквей золотые иконы, чтобы где-то накормить голодающих. Они вскрыли святые мощи, 63… 64… 65… Господь нас всех покарает за их святотатство.

– Ирина потеряла продуктовую карточку, – вздохнула Мария Петровна, – а новой не получить до конца месяца.

– Неудивительно, – холодно заметила Лидия, – на Ирину совершенно нельзя положиться.

Лидия невзлюбила свою двоюродную сестру с тех пор, как та по своей привычке выражать свое суждение о характерах людей в карикатурах, изобразила Лидию в виде скумбрии.

– Что это за пятна у тебя на носовом платке, Маруся? – спросила Галина Петровна.

– А… ничего, он просто грязный… извините. Я больше не могу спать по ночам. Кажется, что ночная рубашка липнет к телу. Я так волнуюсь за Виктора. Он приводит в дом таких странных людей. Они не раздеваются в прихожей и стряхивают пепел прямо на ковер. Думаю, что они… коммунисты. Василий ничего не говорит мне. Я боюсь. Я знаю, что он думает… Коммунисты у нас в доме!

– Вы не единственные, – сказала Лидия и покосилась на Киру. Та набивала кристаллики в стеклянную трубку.

– Я пытаюсь поговорить с Виктором, а он отвечает: «Дипломатия – это высшее искусство!» Тяжки грехи наши!

– Ты бы лучше лечила кашель, Маруся.

– О, это ничего! Это от холодной погоды. Все доктора – тупицы. Они не знают, о чем говорят.

Кира пересчитывала в ладони маленькие кристаллики. Она старалась не дышать глубоко, иначе белый порошок больно щипал горло.

Мария Петровна закашлялась:

– Да, Нина Мирская… Вообразите! Не зарегистрировала свой брак даже в советских органах! А ведь ее отец, Господи, упокой его душу, был священником. Они просто спят вместе, как кошки.

Лидия прокашлялась и покраснела.

Галина Петровна сказала:

– Какой стыд! Эта новая «свободная» любовь погубит страну. Но, слава богу, ничего подобного нет в нашей семье. Некоторые все еще следуют моральным нормам.

Зазвонил звонок.

– Это отец, – сказала Лидия и побежала открывать дверь. Это был Андрей Таганов.

– Извините, могу ли я видеть Киру? – спросил он, стряхивая снег с плеч.

– О!.. Что же, я не могу вам воспрепятствовать в этом, – высокомерно ответила Лидия.

Когда он вошел в комнату, Кира поднялась.

– О, какой сюрприз! – воскликнула Галина Петровна. Руки ее затряслись, и из наполовину наполненной коробочки, которую она держала, посыпались таблетки сахарина. – Да… очень приятно… Ну, как вы поживаете? Ах, я забыла вас представить. Андрей Федорович Таганов. А это – моя сестра, Мария Петровна Дунаева.

Андрей поклонился; Мария Петровна удивленно взглянула на коробочку в руках сестры.

– Можно с вами поговорить наедине, Кира? – спросил Андрей.

– Извините нас, – сказала Кира, – пойдемте сюда, Андрей.

– Я не верю своим ушам, – округлила глаза Мария Петровна, – в твою комнату? Ну почему современная молодежь ведет себя, как… как коммунисты?

Галина Петровна выронила коробочку; Лидия тихонько пнула тетю в лодыжку. Андрей пошел за Кирой в ее комнату.

– У нас нет света. Только фонарь на улице. Садись сюда, на кровать Лидии.

Андрей сел. Она устроилась на расстеленном на полу матраце, напротив него. Рядом с ней, в квадрате света от уличного фонаря, лежала тень Андрея. В дальнем углу, у икон Лидии дрожал маленький красный язычок лампадки.

– Я по поводу сегодняшнего утра, – сказал Андрей, – и Серова.

– Да?..

– Не беспокойся ни о чем. Он не имел права допрашивать тебя. Только я могу выдать разрешение на твой допрос, но никогда этого не сделаю.

– Спасибо, Андрей.

– Я знаю, что ты думаешь о нас. Ты откровенна, но не интересуешься политикой. Для нас ты не опасна, я тебе доверяю.

– Андрей, я не знаю адреса того мужчины.

– Я не спрашиваю тебя о твоих знакомых. Но, пожалуйста, не позволяй им ни во что себя втягивать.

– Андрей, а ты знаешь, кто он такой?

– Давай не будем об этом, Кира.

– Да… Но можно задать тебе один вопрос?

– О чем?

– Почему ты заботишься обо мне?

– Потому что я верю тебе и надеюсь, что мы – друзья. Но не спрашивай, почему я надеюсь на это, – я и сам не знаю.

– Зато я знаю. Это оттого… что, если бы наши души, которых у нас нет, встретились – твоя и моя, – они разорвали бы друг друга на кусочки, а потом увидели бы, что корни у них одни и те же. Не знаю, понятно ли это тебе? Видишь ли, я не верю в душу.

– Я тоже не верю. А что это за корни?

– Ты веришь в Бога, Андрей?

– Нет.

– Я тоже. Но это – мой любимый вопрос. Из тех, что вывернуты наизнанку.

– Как это?

– Ну, если бы я спросила людей, верят ли они в жизнь, они бы не поняли меня. Неудачный вопрос. Он может значить многое и не значить ничего. Поэтому я спрашиваю, верят ли они в Бога. И если они говорят «да», значит, они не верят в жизнь.

– Почему?

– Любой бог – какой бы смысл ни вкладывали в это слово – это воплощение того, что человек считает выше себя. А если человек ставит выдумку выше самого себя, значит, он очень низкого мнения о себе и своей жизни. Знаешь, это редкий дар – уважать себя и свою жизнь, желать самого лучшего, самого высокого в этой жизни только для себя! Представлять себе рай небесный, но не мечтать о нем, а стремиться к нему, требовать!

– Ты странная девушка.

– Видишь, мы с тобой оба верим в жизнь. Но ты хочешь бороться за нее, убивать и даже умереть ради нее, а я лишь хочу жить ею.

Из-за закрытой двери слышалась музыка Шопена. Это Лидия, отдыхая от счета сахарина, играла на пианино.