Айн Рэнд - Мы живые

Дверь была открыта. Нарочито небрежной походкой, держа руки в карманах, Кира вошла в здание. Ее встретили широкая лестница, коридоры и кабинеты. Как во всех советских учреждениях, здесь собралось много людей, которые куда-то торопились, кого-то ожидали. Множество ног шаркало по полу, но редкие голоса звучали в коридорах. На лицах не было слез. Почти все двери были закрыты. Лица людей, подобно этим дверям, ничего не выражали и казались безжизненными.

Кира разыскала Степана Тимошенко в его кабинете, сидящим на столе. Он улыбнулся ей.

– Все, как я и думал, – сказал он. – На нем самом ничего нет. Все из-за его отца. Ну, это уже в прошлом. Хотя, если бы его взяли пару месяцев назад, тут же поставили бы к стенке, ни о чем особо не расспрашивая. Но сейчас – другое дело. Посмотрим, что можно сделать.

– В чем его обвиняют?

– Его? Ни в чем. Это все его отец. Слыхала о заговоре профессора Горского два месяца тому назад? Старый слепой дурак не был в нем замешан, но додумался спрятать Горского у себя дома, за что и поплатился.

– А кто был отец Лео?

– Старый адмирал Коваленский.

– Это тот, что… – задыхаясь начала Кира, но остановилась.

– Да. Тот самый, что ослеп на войне. Потом его расстреляли.

– Что?

– Ну, лично я бы не стал этого делать тогда. Но не только я это решаю. Понимаешь, революцию в белых перчатках не сделаешь.

– Но если Лео тут ни при чем, почему…

– Тогда расстреляли бы любого, хоть как-то замешанного в заговоре. Сейчас они поостыли. Это все в прошлом. Ему еще повезло… Ну что ты уставилась на меня как дурочка, ты не представляешь, как много в этом здании может измениться за несколько дней и даже часов. Да, так мы работаем. А что ты думала, что революция духами пахнет?

– Но почему тогда вы не освободите его?..

– Не знаю. Я попробую. Его могут обвинить в попытке незаконно выехать из страны. Но это, я думаю, можно уладить… Мы не сражаемся с детьми, особенно с глупыми детьми, которые находят время любиться прямо на огнедышащем вулкане.

Кира посмотрела в его круглые, ничего не выражающие глаза. Широкий рот растянулся в улыбке. У него были короткий курносый нос и широкие ноздри.

– Вы очень добры, – сказала она.

– Кто добр, я? – засмеялся он. – Степан Тимошенко, красный балтиец? Помнишь октябрь семнадцатого? Ты ничего не слышала о том, что тогда происходило на Балтийском флоте? Да не дрожи ты, как кошка. Степан Тимошенко был большевиком задолго до того, как эти выскочки научились вытирать молоко с губ.

– Я могу с ним увидеться?

– Нет. Абсолютно исключено. Ему запрещены свидания.

– Но тогда…

– Тогда иди домой и сиди там. И ни о чем не волнуйся.

– У меня есть знакомый со связями. Он мог бы…

– Ты лучше помолчи. И не втягивай в это никаких своих знакомых. Подожди дня два-три.

– Так долго!

– Это лучше, чем вообще никогда больше не увидеть его. Не беспокойся, пока он здесь, мы оградим его от других женщин.

Он слез со стола и улыбнулся. Затем уже серьезно нагнулся над Кирой и посмотрел ей прямо в глаза. Он сказал:

– Когда получишь его обратно, держи его покрепче. Если не можешь – научись. Он ведь сумасшедший, сама знаешь. И никогда больше не пытайтесь покинуть страну. Вы живете здесь, в Советской России. Можете ненавидеть ее, можете задыхаться здесь, но не пытайтесь отсюда сбежать. Так что держи его покрепче. Смотри за ним. Отец любил его.

Кира протянула руку. Она исчезла в здоровенной загорелой ручище Тимошенко. Выходя, Кира обернулась и тихо спросила:

– Почему вы это делаете?

Он уже не смотрел на нее; он смотрел в окно. Он ответил:

– Я служил на Балтфлоте и прошел всю мировую. Адмирал Коваленский командовал Балтфлотом и ослеп в сражении. Он был отличным командиром… А теперь – убирайся отсюда!

Лидия сказала:

– Она всю ночь вертится на своем матрасе. Можно подумать, что у нас мыши завелись. Я не могла уснуть.

Галина Петровна заметила:

– Кажется, Кира Александровна, вы все еще студентка, или я ошибаюсь? Вы не были в институте три дня. Мне сказал об этом Виктор. Может, вы нам поведаете, что за блажь на вас нашла?

Александр Дмитриевич молчал. Он уснул с наполовину наполненным сахарином стеклянным тюбиком и теперь, вздрогнув, проснулся.

Кира ничего не ответила.

– Посмотрите, какие круги у нее под глазами, – сказала Галина Петровна, – у порядочных девушек таких не бывает.

– Я так и знала, – закричала вдруг Лидия, – так и знала! Она снова положила в этот тюбик восемь кристалликов!

Вечером через четыре дня в дверь позвонили. Кира даже не оторвала глаз от пузырька с сахарином. Лидия, которой было любопытно, кто там пришел, пошла открыть.

Чей-то голос спросил:

– Кира дома?

Кира выронила стеклянную трубку, которая разбилась на множество осколков, и в следующее мгновение была уже в прихожей, держась рукой за горло.

Надменно улыбнувшись, он спокойно сказал:

– Добрый вечер, Кира.

– Добрый вечер, Лео.

Лидия, не отрываясь, смотрела на них.

Кира так и стояла у двери, не сводя глаз с Лео, не в силах вымолвить ни слова. Галина Петровна и Александр Дмитриевич перестали считать сахарин.

Лео сказал:

– Кира, одевайся и пойдем.

– Да, Лео, – ответила она и, двигаясь, словно во сне, сняла с вешалки пальто.

Лидия многозначительно кашлянула. Лео взглянул на нее. Его глаза нарисовали на губах Лидии теплую, задумчивую улыбку; они всегда так действовали на женщин; в его взгляде не было ничего, кроме напоминания о том, что он мужчина, а она женщина.

Лидия хотела было осмелиться заговорить с ним, несмотря на то что они не были представлены; но не знала, с чего начать, и лишь беспомощно смотрела на самого прекрасного мужчину, который когда-либо появлялся в их прихожей. Она не нашла ничего лучшего, чем спросить первое, что пришло ей в голову:

– Вы откуда?

– Из тюрьмы, – ответил Лео с вежливой улыбкой.

Кира уже застегнула пальто. Она не отрываясь смотрела на него, словно не замечая остальных. Жестом хозяина он взял Киру за руку, и они ушли.

– Невероятно, какое неслыханное хамство… – начала было Галина Петровна, но дверь уже захлопнулась.

Лео сказал адрес ждавшему их извозчику.

– Где это? – повторил он ее вопрос, когда сани резко взяли с места. – Там, где мой дом… Да, теперь он снова мой. Его опечатали, когда забрали отца.

– Но когда…

– Сегодня днем. Твой адрес я узнал в институте, потом пошел домой и развел огонь в камине. В доме было холодно, как в склепе, ведь два месяца не топили. К нашему приезду там будет тепло.

На двери краснела печать ГПУ. Она была разломлена; две ее половинки метнулись в разные стороны, открывая им путь.

Они прошли через темную гостиную. В камине горел огонь, отбрасывая красные отсветы на их ноги и их отражения в зеркале паркета. В доме были видны следы обыска. По всему полу валялись разбросанные бумаги и опрокинутые стулья. Одна из хрустальных ваз на малахитовых подставках была разбита; осколки ее блестели на полу, разбрасывая красные блики, которые сверкали и мигали, словно горящие угольки, сбежавшие из камина.