Айн Рэнд - Мы живые

Кира и Лео обратились с жалобой в народный суд.

Они сидели в голой комнате, в которой повис запах пота и неметеных полов. Со стены на них смотрели огромные портреты Маркса и Ленина. На куске кумача было написано: «Пролетарии всех стр…» Остального видно не было, так как кумач был разорван посередине и висел, подобно змее, раскачиваясь на сквозняке.

Председательствующий зевнул и спросил Киру:

– Ваше социальное положение?

– Студентка.

– Работаете?

– Нет.

– Член профсоюза?

– Нет.

Управдом показал, что хотя гражданка Аргунова и гражданин Коваленский не состоят в законном браке, они сожительствуют, так как на две их комнаты приходится только одна кровать, на которой они спали, как муж и жена. А для таких по норме жилплощади, как хорошо известно товарищу судье, полагается лишь одна комната. Занимая эти две комнаты, они на целых полметра превышают норму. А кроме того, рассматриваемые граждане в последнее время нерегулярно вносили квартплату.

– Кто был ваш отец, гражданка Аргунова?

– Александр Аргунов.

– Бывший фабрикант-капиталист?

– Да.

– Понятно. А ваш, гражданин Коваленский?

– Адмирал Коваленский.

– Расстрелянный за контрреволюционную деятельность?

– Да.

– А кем был ваш отец, гражданка Лаврова?

– Заводским рабочим, товарищ судья. Был сослан в Сибирь в тринадцатом году. Мать – крестьянка, от сохи.

– Суд постановляет, что спорная комната на законных основаниях принадлежит гражданке Лавровой.

– Это что, правосудие или какой-то фарс? – спросил Лео.

Председательствующий торжественно ответил:

– Так называемое беспристрастное правосудие – буржуазный пережиток. Наше правосудие – классовое. В этом наша сила! Следующее дело!

– Товарищ судья, – умоляюще обратилась к нему Кира, – а как же наша мебель?

– Но она все равно у вас не поместится в одной комнате.

– Но мы могли бы продать ее, у нас не хватает денег.

– Вот как? И тут хотите нажиться! А честная пролетарка, у которой этой мебели нет, должна спать на полу?.. Следующее дело!

– Скажите мне одно, – спросила Кира гражданку Лаврову, – почему вам дали ордер именно на нашу комнату? Кто вам о ней сказал?

Та резко хохотнула и двусмысленно посмотрела на Киру.

– У всех есть друзья, – ответила она.

У нее было бледное лицо, короткий нос и вечно недовольные, надутые губы. Глаза ее были светло-голубые, а взгляд – подозрительный и холодный. Волосы спадали прядями ей на лоб, а в ушах она постоянно носила маленькие сережки из поддельной бирюзы в бронзовой оправе. Она была необщительной и мало разговаривала. Но дверной звонок не умолкал: к ней часто приходили посетители, которые называли ее Маришей.

В спальне Лео в стене над отделанным ониксом камином пришлось пробить дыру для трубы от буржуйки. Две полки в гардеробе пришлось освободить под посуду и продукты. В их белье попадали хлебные крошки, а простыни пропахли льняным маслом. Книги Лео разложили на туалетном столике, а Кирины – под кроватью. Лео, насвистывая фокстрот, перебирал книги. Кира не смотрела на него.

После некоторых колебаний Мариша все же отдала портрет матери Лео, висевший в гостиной. Но рамку от него она оставила себе. Она вставила в нее портрет Ленина. У нее также появились портреты Троцкого, Маркса, Энгельса и Розы Люксембург и еще плакат, олицетворяющий боевой дух красного воздушного флота. Был у нее и граммофон. По ночам она слушала старые пластинки, а любимой ее песней была песня о том, как Наполеона побили и России: «Пылал, ревел пожар московский». Когда граммофон ей надоедал, она играла на концертном рояле «собачий вальс».

В ванную нужно было ходить через спальню. Мариша в старом, распахнутом банном халате постоянно шаркала туда и обратно.

– Когда вам нужно пройти через нашу комнату, я просила бы вас стучать, – сказала ей Кира.

– А зачем? Ведь это не ваша ванная.

Мариша училась на рабфаке в университете.

Рабфаками называли специальные факультеты для рабочих с сокращенной программой по точным дисциплинам; вместо этого их расписание изобиловало всевозможными «революционными» науками. Принимали на рабфак только рабочих.

Мариша невзлюбила Киру, но иногда разговаривала с Лео. Она распахивала дверь так, что на стенах взмывали плакаты, и повелительно вопила:

– Гражданин Коваленский! Вы не поможете мне с этой проклятой французской историей? В каком году сожгли Мартина Лютера? Или это было в Германии? Или его вообще не сжигали?

Иногда она распахивала дверь и, ни к кому не обращаясь, объявляла:

– Я иду на собрание в комсомольском клубе. Если придет товарищ Рыленко, скажите, что я там. А если явится этот вшивый Мишка Гвоздев, скажите, что я уехала в Америку. Вы его знаете – такой маленький, с бородавкой на носу.

Однажды она зашла в комнату с миской в руках.

– Гражданка Аргунова, одолжите немного сала. У меня кончилось. Только льняное масло? Оно так воняет… Ну, ладно, отлейте полмиски.

Лео, который уходил из дома в семь утра, проходя через Мари-шину комнату, заставал ее спящей прямо за столом, заложенным книгами. Мариша, вздрагивая, просыпалась от звука его шагов. Она зевала, потягиваясь.

– Это доклад, который я буду читать сегодня в марксистском кружке нашим менее просвещенным братьям. «Социальное значение электричества как исторического фактора». Товарищ Коваленский, расскажите мне, кто такой этот чертов Эдисон?

Как-то они слышали, как Мариша поздно ночью пришла домой. Она хлопнула дверью и бросила на стул книги, которые с грохотом рассыпались по полу; ее голос звучал в промежутках между мужицким басом товарища Рыленко: «Алешка, друг, будь душкой, разожги этот чертов примус, умираю с голоду». Алешка прошаркал в другой конец комнаты, послышалось шипение примуса. «Алешка, ты – душка, я всегда говорила. Я устала, как ломовая лошадь. С утра – рабфак, днем – комсомольский клуб; полвторого – собрание по организации яслей для детей работающих матерей, в три – демонстрация против безграмотности – аж ноги вспотели! В четыре – лекции по электрификации, а в семь – редколлегия в стенгазете, я буду редактором, полвосьмого – конференция о положении наших венгерских товарищей… Вот уж не скажешь, Алешка, что у тебя общественно несознательная подружка».

Алешка уселся за рояль и стал наигрывать «Джона Грэя».

Проснувшись среди ночи, Кира услышала, как кто-то на цыпочках крадется через спальню. Она увидела, как в ванную прошмыгнул голый белокурый молодой человек. В Маришиной комнате света не было.

Однажды вечером Кира услышала за дверью знакомый голос:

– Конечно, мы – друзья, ты же знаешь. Возможно, с моей стороны это даже нечто большее, но я не смею надеяться. Я уже доказал свою преданность тебе, ты же помнишь о той услуге, которую я тебе оказал. Помоги теперь и ты мне. Познакомь меня со своим партийным товарищем.