Айн Рэнд - Мы живые

Проходя через Маришину комнату, Кира остановилась, пораженная. Она увидела Виктора, который сидел на диване с Маришей, держа ее руку. Заметив Киру, он, покраснев, подскочил.

– Виктор! Ты сюда ко мне пришел или… – Она замолкла на полуслове, тут же все поняв.

– Кира, не думай, что я… – начал было Виктор.

Не слушая его, Кира выбежала из квартиры и помчалась вниз по лестнице.

Когда она рассказала об этой сцене Лео, тот пришел в бешенство, грозя переломать Виктору кости.

Она умоляла его успокоиться.

– Что толку поднимать вокруг этого шум? Это лишь расстроит бедного дядю Василия. А ему и так нелегко. Что толку? Все равно комнату нам не вернуть…

В кооперативе института Кира встретила Товарища Соню и Павла Серова. Товарищ Соня жевала корку, отломленную от только что полученной буханки хлеба. Павел Серов словно сошел с плаката, показывающего образец ношения военной формы. Увидев Киру, он расплылся в улыбке и спросил:

– Как поживаете, товарищ Аргунова? В последнее время вас не часто встретишь в институте.

– Я была занята.

– А почему это вас не было видно вместе с товарищем Тагано-вым? Вы не поссорились?

– А почему это должно касаться вас?

– Лично меня это мало касается.

– Зато касается нас как членов партии, – сурово вставила Соня. – Товарищ Таганов – ценный партийный работник. И общение с женщиной с таким происхождением, как ваше, может отразиться на его положении в партии.

– Ну что за глупости, Соня, – вдруг запротестовал Павел Серов. – Партия для Андрея – самое дорогое, тут нечего беспокоиться. Товарищу Аргуновой незачем разрывать такую прекрасную дружбу.

– Но зато его высокое положение в партии беспокоит вас, не так ли? – спросила Кира, в упор посмотрев на него.

– Просто я считаю товарища Таганова своим близким другом и…

– А он считает вас своим другом?

– Любопытный вопрос, товарищ Аргунова.

– В наши дни часто приходится слышать любопытные вопросы, не так ли? До свидания, товарищ Серов.

Мариша вошла в комнату, когда Кира была одна. Ее надутые губы еще больше распухли, а глаза были красные, все в слезах. Она убитым голосом спросила:

– Скажите, гражданка Аргунова, чем вы предохраняетесь?

Кира удивленно посмотрела на нее.

– Наверное, я беременна, – рыдая, сказала она. – А все этот Алешка Рыленко. Он сказал, что я поступлю по-буржуйски, если не дам ему. Он сказал, что аккуратно… А что мне теперь делать? Что делать?

Кира ответила, что не знает.

Три недели Кира тайком делала себе новое платье. То есть само платье было старым, но Кира мучительно, медленно, неумело, но все же перешила его изнанкой вверх. Голубая шерсть на изнанке была гладкой, шелковистой и смотрелась совсем как новая. Это должен был быть сюрприз для Лео; она работала по ночам, когда Лео уже спал; зажигала свечу, ставила ее на пол и, открыв дверцу гардероба, которая должна была заслонять свет, копошилась на полу у свечи. Шить она не умела. Пальцы ее не слушались и двигались как-то неуклюже. Иногда, уколовшись иголкой, она вытирала с ночной рубашки капельки крови. Ей щипало глаза, словно их постоянно кололи сотни маленьких иголочек, а веки казались такими тяжелыми, что, если глаза закрывались, их уже невозможно было открыть снова. Где-то в темноте, позади желтого пламени свечи тяжело дышал во сне Лео.

Платье было готово в тот день, когда Кира на улице встретилась с Вавой. Вава время от времени расплывалась загадочной, таинственной и, казалось, беспричинной улыбкой. Они немного прошли по улице, и Вава, не в силах больше сдерживаться, попросила:

– Кира, ты не зайдешь ко мне? Только на секундочку? Я тебе кое-что покажу. Кое-что из-за границы.

В комнате Вавы пахло духами и чистым бельем. Большой плюшевый медведь с большим розовым бантом сидел на кровати, покрытой белым кружевным покрывалом.

Вава осторожно развернула тонкую оберточную бумагу, медленно и торжественно достала из свертка вещи и дрожащими пальцами разложила их перед Кирой. Это была пара шелковых чулок и пластмассовый черный браслет.

Кира восхищенно вздохнула. Протянув руку, она неуверенно взяла кончиками пальцев нежный шелк, боязливо прикасаясь к нему, словно к меху редчайшего зверя.

– Контрабанда, – прошептала Вава. – Это достал муж одной из пациенток отца. Он этим занимается. А этот браслет – последний крик заграничной моды. Представляешь? Искусственные украшения. Правда, мило?

Кира осторожно примерила браслетик на свою руку; защелкнуть его она не осмелилась.

Вдруг Вава боязливо, без улыбки спросила:

– Кира, а как Виктор?

– Прекрасно.

– Мы… Мы долго не виделись. Я знаю, он так занят. Ни с кем другим не встречаюсь, все жду его… Да, он ведь такой активист… Мне так нравятся эти чулки… Я надену их для него… На прошлой неделе пришлось выбросить последнюю пару шелковых.

– Ты… выбросила их?

– Да… Думаю, они до сих пор лежат в мусорном ведре. Загублены вконец. На одном такая петля сзади!..

– Вава… а ты не могла бы отдать их мне?

– Что? Да они же порвались и ни на что не годятся.

– Да… так… Шутки ради.

Кира ушла домой, сжимая в кармане маленький мягкий комочек. Она все время держала руку в кармане, не смея вынуть ее.

Придя тем вечером домой, Лео распахнул дверь и бросил в комнату портфель, из которого посыпались книги, а затем вошел сам.

Не раздеваясь, он прошел к буржуйке и встал возле нее, грея окоченевшие руки и ожесточенно их растирая. Затем он снял пальто и бросил его через всю комнату на стул, но промахнулся, и пальто упало на пол; он не стал поднимать его. Затем он спросил:

– Есть что-нибудь съедобное?

Кира стояла к нему лицом, не смея шевельнуться в своем прекрасном новом платье и старательно зашитых шелковых чулках. Она мягко сказала:

– Да, все готово. Садись.

Он сел за стол. Он взглянул на нее несколько раз, но ничего не заметил. Это было все то же старое синее платье, но со вкусом отделанное ленточками и пуговицами из кожзаменителя, которые смотрелись совсем как из натуральной кожи. Когда она подала пшенку и он начал жадно поглощать желтоватую массу, она встала у стола и, немного приподняв юбку, выставила вперед ногу, любуясь гладким блестящим шелком.

– Лео, взгляни, – робко сказала она.

Он взглянул и сухо спросил:

– Где ты это взяла?

– Это… Вава мне отдала. Они… были рваные.

– Я бы не стал донашивать чужое старье.

Он ни слова не сказал о ее новом платье, а она не стала напоминать ему. Ужин закончился в полном молчании.

Мариша сделала аборт. Она громко стонала за закрытой дверью, тяжело шаркала через их комнату, вслух ругая акушерку, неумело сделавшую операцию.