Айн Рэнд - Мы живые

– Ты что – ненормальная? Вот так и гибнут люди!

С кучкой людей она висела на подножке, держась лишь одной рукой, и смотрела, как мимо проносится лежавший вдоль тротуара снег; когда проезжающий мимо грузовик прижимался к трамваю так близко, что мог сбить Киру с подножки, она что было силы вцеплялась в стоящих рядом людей.

Дом крестьянина располагался в чьем-то бывшем большом особняке. Кира поднялась по мраморной лестнице с балюстрадой, на которую сыпался свет из огромного окна с витражом в виде рога изобилия, из которого летели розовые персики и бордовый виноград. Над лестницей висела табличка: «Товарищи! Не плюйте на пол!»

Были там и огромные серп и молот из позолоченного папье-маше, плакат с изображением крестьянки со снопом пшеницы; на других плакатах были намалеваны просто снопы: зеленые, золотистые, красные; портрет Ленина, крестьянин, давящий ногой паука с голо-ной священника, портрет Троцкого, крестьянин с красным трактором, Карл Маркс, лозунги «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Кто не работает, тот не ест!», «Да здравствует государство рабочих и беднейшего крестьянства!», «Товарищи крестьяне! Громите укрывателей продовольствия!». Дальше висел целый ряд газет, ратовавших за «лучшее взаимопонимание между рабочими и крестьянами и широкое распространение городских идей в деревне». Они пропагандировали новое движение под названием «Смычка города с деревней». Именно для этого и был организован Дом крестьянина. Там и сям попадались плакаты с изображением жмущих друг другу руки рабочего и крестьянина, рабочего и крестьянки, а также крестьянина и работницы; плуга и молотка, фабричных труб и пшеничных полей, надписи «Наше будущее – в смычке города с деревней», «Товарищи, принимайте активное участие в смычке города с деревней», «Товарищ, что ты сделал для смычки?».

Плакаты, словно гигантская волна пены, поднимались от двери наверх по лестнице к кабинетам. В каждом из них были обшарпанные мраморные колонны и перегородки из некрашеных досок, а также столы, множество папок, портреты вождей пролетариата и печатная машинка. Дирекцию Дома крестьянина воплощала в себе товарищ Битюк со своими пятью подчиненными, одной из которых была Кира.

Товарищ Битюк была долговязой, тощей, седой женщиной, строго соблюдала военную форму одежды и всем сердцем одобряла советскую власть. Главной целью ее жизни было непрерывно доказывать эту свою преданность Стране Советов, хотя она закончила институт благородных девиц и носила на груди старомодный кулон-часы.

Среди ее четырех подчиненных были: высокая длинноносая девушка в кожаной куртке, которая являлась членом партии, могла вертеть товарищем Битюк как угодно и прекрасно знала об этом; молодой человек с нездоровым цветом лица, который членом партии не являлся, но уже подал заявление и, таким образом, рассматривался как кандидат, о чем напоминал при любой возможности; и, наконец, две молоденькие девушки, которые работали только из-за зарплаты, их звали Нина и Тина. Нина носила серьги и отвечала на телефонные звонки, Тина печатала на машинке. По неизвестно откуда появившейся привычке, мгновенно распространившейся по всей стране и захватившей даже партийцев, по привычке, за которую никто не отвечал и никого нельзя было наказать, все некачественные отечественные изделия назывались «советскими»: были «советские» спички, которые нельзя было зажечь, «советские» платки, которые рвались, как только их надевали, «советские» ботинки с картонными подметками. Таких девушек, как Нина и Тина, называли «советскими» девушками.

В Доме крестьянина было множество дверей и коридоров, по которым бегало бесчисленное множество ног, создавая вид кипучей деятельности. Кира так и не узнала, кто были люди, работающие в других кабинетах, и чем они занимались, включая и мифического товарища Воронова, которого за все время работы она видела всего один раз.

Как постоянно напоминала им товарищ Битюк, Дом крестьянина – это «сердце гигантского организма, чьи вены несут свет пролетарской культуры к самым отдаленным деревням». Дом гостеприимно принимал многочисленные крестьянские делегации, всех «сельских товарищей», приезжающих в город, являясь одновременно и учителем, и гидом, удовлетворяющим культурные и духовные потребности крестьян.

Сидя за своим столом, Кира наблюдала, как товарищ Битюк, брызгая слюной, с кем-то разговаривает по телефону:

– Да-да, все готово. В час крестьяне из сибирской делегации идут в Музей революции, где прослушают двухчасовую лекцию по пролетарской истории – мы уже заказали специального экскурсовода. В три у них будет встреча в нашем марксистском клубе, где им прочитают лекцию на тему «Проблемы советских города и деревни». А в пять их будут чествовать в клубе пионеров, где милые крошки покажут им физические упражнения. В семь повезем их в оперу – уже заказали две ложи в Мариинском.

Положив трубку, товарищ Битюк повернулась к подчиненным.

– Товарищ Аргунова, заявка на специального лектора у вас?

– Нет, товарищ Битюк.

– Товарищ Иванова! Вы напечатали заявку?

– Какую заявку, товарищ Битюк?

– Заявку на специального лектора для крестьянской делегации из Сибири.

– Но вы мне не говорили ни о какой заявке…

– Я написала ее от руки и положила к вам на стол.

– Ах да, конечно… Я видела ее, но не знала, что ее нужно отпечатать. У меня в машинке лента порвалась.

– Товарищ Аргунова, утвержденная заявка на новую ленту для машинки у вас?

– Нет, товарищ Битюк.

– А где она?

– В кабинете у товарища Воронова.

– А почему там?

– Он еще не подписал ее.

– А другие подписали?

– Да, товарищ Битюк, подписали товарищи Семенов, Власова и Переверстов, но товарищ Воронов еще не вернул.

– Некоторые не осознают огромного культурного значения нашей работы, – распалилась было товарищ Битюк, но, заметив пристальный и подозрительный взгляд девушки в кожаной куртке, услышавшей критику в адрес начальника, поспешила поправиться: – Я имею в виду вас, товарищ Аргунова. Вы не проявляете в работе пролетарскую сознательность. Вы должны проследить за тем, чтобы заявка была подписана вовремя.

– Хорошо, товарищ Битюк.

Часами Кира, бледная и худая, в своем старом выцветшем платье, подшивала документы, справки, отчеты, доклады, заявки, чтобы навечно похоронить их в архиве; она пересчитывала книги – стопы, горы книг в красно-белых обложках, которые еще пахли типографской краской и предназначались для отправки в деревенские клубы: «Что мы можем сделать для стирания граней между городом и деревней», «Красный крестьянин», «Азбука коммунизма», «Товарищ Ленин и товарищ Маркс». Постоянно раздавались телефонные звонки; приходили и уходили какие-то люди, которых следовало называть «граждане» и «товарищи»; словно пластинка патефона, нужно было постоянно призывать, подражая товарищу Битюк: «Итак, товарищи, наше участие в смычке…» или: «Культурный прогресс пролетариата, товарищи, требует…» Иногда в управление забредали и сами «товарищи» крестьяне. Они выстраивались за низкой некрашеной перегородкой, одной рукой робко теребя шапку, а другой – почесывая затылок, и медленно кивали, непонимающе уставившись на Киру, говорившую им: