Айн Рэнд - Мы живые

– Я… понимаете… – Кира подумала, что будет лучше все объяснить. – Я работаю, и я очень социально активна в нашем кружке политпросвета.

– Ну да?! Что вы говорите?! Мы вас, буржуев, знаем. Все вы активные, когда боитесь потерять теплое местечко. Вам нас не надуть.

Когда Кира вошла в комнату, Мариша вскочила, как отпущенная пружина:

– Гражданка Аргунова! Держите свою проклятую кошку у себя в комнате, или я сверну ей шею!

– Мою кошку? Какую кошку? У меня нет никакой кошки.

– Да? А это кто сделал? Ваш дружок? – Мариша показала на лужу в середине ее комнаты. – А это что такое? Слон, что ли? – кипятилась она еще больше, в то время как послышалось мяу, и пара серых пушистых ушек показалась из-под стула.

– Это не моя кошка, – сказала Кира.

– А откуда же она тогда взялась?

– Откуда я знаю?

– Вы никогда ничего не знаете!

Кира не ответила и прошла в свою комнату. Она услышала, как Мариша в коридоре колотит в перегородку, которая отделяла их от других жильцов, и кричит:

– Эй, вы там! Ваша чертова кошка доску свернула и… опять весь пол засрала! Заберите ее отсюда, или я из нее все кишки выпущу и пожалуюсь на вас управдому!

Лео еще не вернулся. В комнате было темно и холодно, как в подвале. Кира включила свет. Кровать была не застлана; одеяло валялось на полу. Она разожгла буржуйку, дуя на сырые поленья; ее глаза слезились. Трубы пропускали дым. Она подвесила жестянку на проволоке, чтобы сажа не падала на пол.

Она подкачала примус. Он никак не зажигался; опять забились трубки. Она обыскала всю комнату, но специального ежика для чистки нигде не было. Она постучала в дверь.

– Гражданка Лаврова, вы снова взяли мой ежик для чистки примуса?

Никакого ответа. Она распахнула дверь.

– Гражданка Лаврова, это вы взяли мой ежик для чистки примуса?

– Ах да, – сказала Мариша. – Вам жалко даже такой ерунды. Вот он. Подавитесь.

– Сколько раз вам говорить, гражданка Лаврова, чтобы вы не смели брать мои вещи в мое отсутствие?

– Ну и что вы будете делать? Жаловаться?

Кира взяла свой ежик и хлопнула дверью.

Она чистила картошку, когда вошел Лео.

– О, – сказал он, – ты дома?

– Да. Где ты был, Лео?

– Какое тебе дело до этого?

Она не ответила.

Его плечи ссутулились; губы были слишком синими. Она знала, куда он ходил, и знала то, что сходил неудачно. Она продолжала чистить картошку. Он стоял, протянув руки к буржуйке, его губы дрожали от боли. Он закашлялся. Затем он резко повернулся и сказал:

– То же самое. Ты ведь знаешь. Проторчал там с восьми утра. Мест не появилось. Никакой работы. Никакой.

– Все в порядке, Лео. Нам не надо волноваться.

– Нет? Не надо волноваться?! Тебе, значит, нравится, что я живу на твои деньги? Ты хочешь сказать, чтобы я не волновался, в то время как ты до того урабатываешься, что становишься похожей на живой труп?

– Лео!

– Я не хочу, чтобы ты работала! Я не хочу, чтобы ты готовила! Я не… О, Кира! – Он обнял ее и положил свою голову ей на плечо, зарылся лицом в ее шею; рядом голубым пламенем горел примус. – Кира, ведь ты простишь меня, ведь так?

Она погладила по его волосам своей щекой, так как ее руки были все в картофельных очистках.

– Конечно. Любимый… Почему бы тебе не лечь и не отдохнуть? Ужин через минутку будет готов.

– Почему ты не разрешаешь мне помочь тебе?

– Но мы ведь давно закрыли эту тему.

Он наклонился к ней, подняв ее подбородок. Она прошептала, слегка дрожа: «Не надо, Лео, не целуй меня здесь». Она протянула свои грязные руки над примусом.

Он не поцеловал ее. Горькая, едва заметная усмешка метнулась в одном из уголков его рта. Он прошел к кровати и упал на нее.

Он лежал так неподвижно – одна рука свисает до пола, а голова откинута назад, – что она почувствовала какую-то тревогу. Время от времени она нежно звала его: «Лео», лишь для того, чтобы увидеть, как он откроет глаза. Каждый раз она жалела, что позвала его: она не хотела, чтобы его глаза были открыты и неподвижно смотрели на нее. Она – которая раньше всегда закрывала дверь между ними, чтобы он не мог видеть ее в те моменты, когда она готовит, – теперь стояла перед ним, нагнувшись над примусом, благоухая керосином и луком; ее руки были скользкими от грязи; ее волосы свисали вниз липкими прядями, закрывая нос, который без пудры лоснился; ее красные глаза и ноздри выделялись на белом лице; ее тело бессильно склонилось под грязным фартуком, который она не успела постирать; ее движения были тяжелыми и медленными, исчезла врожденная их ловкость; Кирой двигала лишь усталость.

Когда ужин был готов и они сели, глядя друг на друга через стол, она подумала с болью, к которой так и не смогла привыкнуть, что он – чье лицо Кира хотела видеть вечно и выглядеть при этом молодой, бодрой, трепещущей от обожания – смотрит сейчас в глаза, распухшие от дыма, смотрит на бледный рот, который улыбается через силу.

У них было на столе просо, картошка и лук, зажаренный в льняном масле. Кира была так голодна, что ее руки с трудом подчинялись ей. Но она не могла дотронуться до проса. Она внезапно почувствовала неудержимое отвращение, какую-то ненависть. Она скорее готова была умереть от голода, чем проглотить еще одну ложку этой горькой массы, которую она ела, как ей казалось, всю свою жизнь. Она без особого интереса задумалась, есть ли на земле такое место, где не тошнит от каждого глотка; место, где яйца, и масло, и сахар – не недостижимый, сводящий с ума идеал, которого все рьяно жаждут и который все равно остается недостижимым.

Она помыла посуду в холодной воде; на поверхности воды в кастрюле плавал застывший жир. Потом она надела валенки.

– Мне надо идти, Лео, – сказала она, словно извиняясь. – Сегодня вечер в политпросвете. Общественная работа, ты ведь знаешь.

Он не ответил; он даже не смотрел на нее, когда она выходила.

Кружок политпросвета заседал в библиотеке Дома крестьянина. Библиотека отличалась от других комнат в этом здании только тем, что в ней было больше плакатов и меньше книг, и эти книги стояли в ряд на полках, а не лежали высокими стопками на столах.

Девушка в кожаной куртке была председателем этого кружка; все служащие Дома крестьянина были его членами. В кружке занимались «политическим самообразованием» и изучением «истории революционной философии». Кружок собирался дважды в неделю; один из членов зачитывал доклад, который он подготовил, остальные обсуждали его.

На этот раз была очередь Киры. Она подготовила доклад на тему «Марксизм и ленинизм».

– Ленинизм – это марксизм, приспособленный к русской действительности. Карл Маркс, великий основатель коммунизма, считал, что социализм – это логический результат капитализма в стране с высокоразвитой индустрией, где пролетариат обладает высокой степенью классовой сознательности. Но наш великий вождь, товарищ Ленин, доказал, что…