Айн Рэнд - Мы живые

– Приказ из Москвы – дети бывших владельцев фабрик исключаются в первую очередь.

Голос спросил, взвешивая каждое слово:

– Будут какие-нибудь исключения из этого правила, товарищ Таганов?

Он стоял у окна, руки были сжаты за спиной. Он ответил:

– Никаких исключений.

Имена исключенных были напечатаны на длинном листе бумаги, который был приколот к доске в деканате Технологического института.

Кира ждала этого. Но когда увидела свое имя в списке: «Аргунова Кира», она закрыла глаза и снова перечитала два слова, чтобы окончательно удостовериться.

Потом она заметила, что у нее открылся портфель; она аккуратно закрыла замок, поглядела на дырку в перчатке и высунула в нее палец посмотреть, на сколько он вылезет, затем скрутила распущенную нитку в маленькую змейку и смотрела, как она снова распускается.

Затем она почувствовала, что кто-то наблюдает за ней. Она повернулась. Андрей стоял один в нише окна. Он смотрел на нее, но не сделал никакого движения навстречу, не сказал ни слова, не наклонил голову в приветствии. Кира знала, чего он боится, на что надеется, чего ждет. Она подошла к нему и, посмотрев прямо в глаза, протянула руку с той же доверчивой улыбкой, которую он всегда видел на этих молодых губах, только теперь эти губы немного дрожали.

– Все в порядке, Андрей. Я знаю, ты ничего не мог сделать.

Она не ожидала от него благодарности за эти слова. Эта благодарность болью прозвучала в его голосе, когда он ответил ей:

– Я бы отдал тебе свое место, если бы я мог.

– Все в порядке… Что ж… Видимо, я никогда не стану инженером… и никогда не построю мост из алюминия.

Она попыталась рассмеяться.

– Все в порядке. Мне всегда говорили, что мост нельзя построить из алюминия.

Она заметила, что ему труднее улыбаться, чем ей.

– И, Андрей, – сказала она мягко, зная, что он не осмелится спросить об этом сам, – это ведь не значит, что мы больше не увидимся, правда?

Он взял ее ладони обеими руками.

– Не значит, Кира, если…

– Ну, что ж, главное, что не значит. Дай мне свой номер телефона и адрес, чтобы я смогла тебе позвонить, потому что мы… мы здесь не увидимся… больше… Мы такие хорошие друзья, что – ну разве не смешно? – я даже не знаю твоего адреса. Ну да ладно. Может быть… может быть, мы станем еще бо́льшими друзьями теперь.

Когда она пришла домой, Лео лежал, развалившись на кровати. Он не поднялся, услышав ее шаги, а лишь посмотрел в ее сторону и засмеялся. Он смеялся сухо, монотонно, бессмысленно.

Кира стояла неподвижно, глядя на него.

– Вышвырнули? – спросил он, приподнимаясь на дрожащем локте, волосы закрыли ему лицо. – Можешь не рассказывать. Я знаю. Тебя выставили пинком. Как собаку. И меня тоже. Как двух собак. Поздравляю, Кира Александровна. Прими сердечное пролетарское поздравление.

– Лео, ты… ты напился!

– Конечно. Чтобы отпраздновать… Все мы напились. Десятки, сотни студентов университета. Тост за диктатуру пролетариата… Много тостов за диктатуру пролетариата… Не смотри на меня так… Это хорошая старая традиция – пить на днях рождения, свадьбах и похоронах… Что ж, мы не были рождены вместе, товарищ Аргунова… И у нас не было свадьбы, товарищ Аргунова… Но мы увидим последнее… Мы увидим… последнее… Кира…

Она стояла на коленях у кровати и, прижимая к своей груди бледное лицо, с искаженным, как рана, ртом, приглаживая мокрые волосы на его лбу, шептала:

– Лео… любимый… не надо делать этого… Не то сейчас время… Мы должны теперь хорошенько подумать… – В ее голосе не было уверенности. – Это не опасно до тех пор, пока мы не сдадимся. Ты должен заботиться о себе, Лео… Должен беречь себя…

Его рот раскрылся, чтобы произнести: «Зачем?»

Кира встретила Василия Ивановича на улице.

Ей стоило больших усилий не показать изумления тем, насколько он изменился. Она не видела его с тех пор, как умерла Мария Петровна, и тогда он так не выглядел. Сейчас он шел, как старик. Его чистые гордые глаза впивались в каждое лицо горьким взглядом подозрения, ненависти и стыда. Его морщинистые, когда-то мускулистые руки неуверенно дергались, совершая бесполезные движения, как у какой-нибудь старухи. Две складки пролегли от уголков рта к подбородку, складки такого страдания, что любой невольно ощущал вину за то, что увидел это и догадался о причинах.

– Кира, рад увидеть вас снова, рад увидеть вас, – пробормотал он; его голос, его слова беспомощно взывали к ней. – Почему вы больше не приходите? Дома такая тоска. Или… или, может быть, вы слышали… и не хотите прийти?

Кира ничего не слышала. Но что-то в его голосе сказало ей, что не нужно спрашивать, о чем она могла услышать. Она вымолвила с самой теплой улыбкой, на которую только была способна:

– Конечно нет, дядя Василий, я буду рада прийти. Я просто очень много работала. Но я приду сегодня вечером, можно?

Она не спросила об Ирине и Викторе и о том, исключили ли их тоже. Словно после какого-то землетрясения все вокруг были осторожны, подсчитывали жертвы и боялись задавать вопросы.

Тем же вечером после ужина Кира зашла к Дунаевым. Она уговорила Лео лечь спать; у него был жар; его щеки горели красными пятнами; она оставила кружку холодного чая у кровати и сказала, что скоро вернется.

За голым столом, без скатерти, под лампой без абажура сидел Василий Иванович, читая старое издание Чехова. Ирина, с нерас-чесанными волосами, сидела, рисуя бессмысленные фигуры на огромном листе бумаги. Ася спала полностью одетая, свернувшись калачиком в кресле в темном углу. Ржавая буржуйка дымила.

– Алло, – сказала Ирина, кривя губы. Кира никогда еще не видела, чтобы она так улыбалась.

– Хочешь чаю, Кира? Горячего чаю? Только… только у нас совсем не осталось сахарина.

– Нет, спасибо, дядя Василий, я только что поужинала.

– Ну? – сказала Ирина. – Почему же ты не скажешь? Исключили?

Кира кивнула.

– А Лео тоже?

Кира кивнула.

– Ну? Почему не спросишь? Ну так я скажу тебе сама: конечно, я тоже исключена. А чего можно было ждать? Дочь бывшего богатого меховщика, поставщика царского двора!

– А Виктор?

Ирина и Василий Иванович странно обменялись взглядами.

– Нет, – медленно ответила Ирина, – Виктор не исключен.

– Я рада, дядя Василий. Это хорошие новости, не так ли? – Она поняла, что это единственная возможность подбодрить дядю. – Виктор – такой талантливый парень. Я рада, что они не отняли у него будущее.

– Да, – сказал Василий Иванович медленно, с горечью. – Виктор – очень талантливый юноша.

– На ней было белое кружевное платье, – истерично вмешалась Ирина, – и у нее такой прекрасный голос – о, я имею в виду новую постановку «Травиаты» в Михайловском театре – и ты, конечно, уже видела ее? Нет? Ты должна обязательно сходить на нее. Старая классика… старая классика…