Айн Рэнд - Мы живые

– Андрей… не надо… – прошептала она.

Его слова были не признанием в любви, а скорее признанием в преступлении.

– Зачем я тебе все это говорю? Я и сам не знаю. Мне кажется, что это всего лишь сон. Я так долго носил эти слова в себе! Тебе не следовало приходить сюда. Я не друг тебе. Может, тебе это больно слышать, но мне все равно. Я… хочу тебя! Теперь все!

– Андрей. Я… не знала…

– Я не хотел, чтобы ты знала. Я хотел все прекратить и больше не видеться с тобой. Ты не знаешь, что со мной творилось. Однажды мы делали обыск. Мы арестовали одну женщину. Она каталась у меня в ногах, умоляя о пощаде. А я думал о тебе и представил, что это ты валяешься там, на полу, в ночной рубашке, крича о пощаде, как много месяцев кричал я. Я сознавал, что, будь это ты, я овладел бы тобой прямо там, на полу, если бы не остальные. Потом я застрелил бы тебя и застрелился сам, мне было бы на все наплевать – ведь это было бы уже потом. Я понял, что мог бы арестовать тебя однажды ночью, увезти куда-нибудь и там овладеть тобой. Я мог это сделать. Я засмеялся и пнул ту женщину ногой. Мои люди никогда не видели меня таким. Они увезли ее в тюрьму, а я, выдумав причину, пошел домой один, думая о тебе… Не бойся, я никогда такого не сделаю… Мне даже нечего тебе предложить. Я не могу посвятить тебе свою жизнь. Моя жизнь – это двадцать восемь лет того, к чему ты испытываешь презрение. А ты… ты воплощаешь все, что я должен бы ненавидеть, но я хочу тебя. Я отдал бы все, что имею и что когда-нибудь мог бы иметь, за то, что ты никогда не сможешь мне дать!

Он увидел ее широко открытые глаза.

– Что ты сказал, Андрей? – пролепетала она.

– Я сказал, что отдал бы все…

В ее глазах стоял ужас от той мысли, что так ясно промелькнула в ее голове секунду назад.

– Андрей… мне лучше уйти… я пойду…

Но он смотрел на нее не отводя глаз и, подойдя, вдруг мягко и тихо спросил:

– Ты могла бы мне это дать… Кира?

Кира думала в тот момент не о нем и не о Лео; она думала о Марии Петровне в предсмертной агонии. Она прижалась к стене, распластав руки по холодной штукатурке. Его голос, его надежда подталкивали ее. Она медленно поднялась на цыпочки и сказала ему в лицо:

– Да, могу! Я люблю тебя! – Она подумала, как странно это было – чувствовать чужие губы, не губы Лео. Она шептала: – Да… уже давно… но я не знала, что ты меня…

Она чувствовала его губы и его руки, она думала, какие они сильные, и о том, будет ли это для него радостью или пыткой. Кира надеялась, что это продлится недолго.

От уличного света на стене лежал белый квадрат с черным перекрестьем. На их фоне Кира видела лицо Андрея на подушке. Его тело было неподвижным, лишь вздрагивала грудь от биения сердца.

Она сбросила одеяло и села, закрыв руками грудь и плечи.

– Андрей, я ухожу.

– Кира! Не сейчас, не этой ночью.

– Но мне нужно идти.

– Ты нужна мне здесь. До утра.

– Я должна идти. Там… моя семья. Андрей… мы должны держать все в строгой тайне.

– Кира, ты выйдешь за меня замуж?

Она не ответила. Почувствовав, что она дрожит, он укутал ее одеялом.

– Кира, почему ты боишься?

– Андрей… я… не могу.

– Но я люблю тебя.

– Андрей… ты – коммунист, а ты знаешь, какие взгляды у моей семьи. Ты должен понять. Они и так столько пережили, а если я выйду за тебя, это добьет их. Если мы скажем им… но… мы ведь можем и не говорить. Ведь для нас нет никакой разницы?

– Нет. Если ты так хочешь.

– Андрей!

– Да, Кира?

– Ты выполнишь все, что я скажу?

– Все.

– Я хочу лишь одного. Никто, никто не должен об этом знать, обещай мне.

– Обещаю.

– Видишь ли, твоя партия, наверное, не одобрит такую… такую любовницу, как я… Так что лучше… Мы играем с огнем, понимаешь? А это опасно. Давай не будем разрушать свою жизнь.

– Разрушать свою жизнь? Кира! – Он счастливо рассмеялся, прижимая ее руки к губам.

– Об этом не должна знать ни одна живая душа, кроме нас с тобой.

– Никто не узнает, я обещаю, Кира.

– А сейчас я пойду.

– Нет, Кира, пожалуйста, не уходи. Ну, объясни своим как-нибудь, придумай причину, но останься со мной. Я не могу позволить тебе уйти. Пожалуйста, Кира. Позволь хотя бы посмотреть на тебя еще, Кира…

Кира дождалась, когда он уснул, и бесшумно выскользнула из кровати. Чувствуя под ногами холодный пол, она торопливо оделась. Он не дышал, как она открыла дверь и ушла.

По пустым длинным улицам свистел ветер. Небо казалось свинцово-серым. Она шла торопливыми шагами, словно чувствуя, что должна была от чего-то бежать.

Темные, пустые глазницы окон, словно стражи, смотрели на нее, выстроившись длинными рядами вдоль ее пути. Она пошла быстрее. Шаги ее раздавались слишком громко, их отзвуки напоминали чей-то крик. Ветер трепал юбку, задирая ее выше колен. Кира пошла еще быстрее. Она увидела плакат с изображением рабочего с красным флагом; рабочий смеялся.

Подобно вспыхнувшей молнии, она вдруг бросилась бежать мимо темных витрин и фонарных столбов; ее пальто развевалось на ветру, а ноги мелькали, словно спицы в колесе, сливаясь в едином круге, который нес ее вперед. Она то ли бежала, то ли летела, движимая какой-то посторонней силой, и ей казалось, что все хорошо и будет хорошо, если бежать все быстрее и быстрее.

Задыхаясь, взлетела по лестнице и остановилась у двери. Она стояла, тяжело дыша, и смотрела на дверную ручку. Вдруг она почувствовала, что не может войти внутрь, в комнату Лео, не может лечь в его постель, рядом с ним. Она протянула руку к двери и лишь немного погладила ее, потому что теперь вход туда ей был закрыт.

Она уселась на ступеньках. Ей казалось, что она слышит, как где-то там, за дверью, тяжело дыша, спал Лео. Она еще долго так сидела.

Повернув голову, она увидела, что квадрат окна подъезда был уже ярко-голубым. Уже наступило утро. Она встала, вытащила из кармана ключ и открыла дверь. Лео спал. Она села на подоконник, сжавшись в комок. Он так и не узнает, во сколько она вернулась.

Лео уезжал на юг. Чемодан уже был собран, и билет лежал в кармане. Для него было зарезервировано место в частном санатории, которое было оплачено за месяц вперед.

Про деньги она объяснила:

– Видишь ли, когда я писала твоей тетке в Берлин, я заодно написала своему дяде в Будапешт; разве ты не знал, что у меня есть в Будапеште дядя? Или я никогда о нем не говорила… У нас была семейная ссора, и он уехал еще до революции. Отец запретил даже вспоминать о нем. Но он совсем неплохой и всегда любил меня. Так вот, я ему написала, и он прислал мне деньги, сказав, что могу обращаться к нему в любое время. Но, пожалуйста, никогда не говори о нем в присутствии моей семьи, потому что отец… ну, в общем, ты понимаешь…

Она вдруг подумала, как легко оказалось лгать.