Александр Дюма - ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. IV том

Когда шум стих, Паскаль подошел у окну и увидел, что штурм крепости сменился настоящей блокадой. Все выходы караулили часовые, прятавшиеся за телегами и бочками.

— Они, кажется, хотят взять нас измором, — сказал Бруно.

— Собаки! — воскликнул Али.

— Не оскорбляй бедных животных, которые умерли, защищая меня, — произнес Бруно, грустно улыбаясь, — и называй людей людьми.

— Отец! — вскрикнул Али.

— Что такое?

— Ты видишь?

— Что?

— Зарево!

— Действительно, что бы это могло быть?.. Для зари еще слишком рано, да к тому же там север, а не восток.

— Это горит деревня, — догадался Али.

— Боже мой! Неужели это правда?..

В этот момент раздались громкие крики. Паскаль кинулся к дверям и столкнулся с мальтийцем.

— Это вы, командор! — воскликнул Бруно.

— Да, это я! Не ошибитесь и не примите меня за кого-нибудь другого. Я — друг.

— Приветствую вас. Что случилось?

— Отчаявшись вас захватить, солдаты подожгли деревню. Они не потушат пожар до тех пор, пока крестьяне не перейдут на их сторону и не выступят против вас. Одни солдаты больше не хотят идти.

— А что крестьяне?

— Отказываются.

— Да, да… Я так и знал. Они скорее дадут сжечь дотла свои дома, чем позволят коснуться волоса на моей голове… Хорошо, командор, пойдите к тем, кто вас послал, и скажите им, чтобы они тушили пожар.

— Как так?

— Я сдаюсь.

— Ты сдаешься, отец? — вскрикнул Али.

— Да… Но так как я пообещал, что сдамся только одному человеку, то ему одному я и позволю меня схватить. Итак, пусть оставят деревню в покое и едут за этим человеком в Мессину.

— Кто же этот человек?

— Паоло Томмази, жандармский бригадир.

— Не желаете ли вы еще чего-нибудь?

— Да, у меня есть еще одна просьба, — ответил Бруно и что-то прошептал на ухо мальтийцу.

— Я надеюсь, что ты не просил сохранить мне жизнь? — спросил Али.

— Разве я не сказал тебе, что на тебя будет возложена особая миссия после моей смерти?

— Прости, отец, я забыл об этом.

— Идите, командор, и сделайте то, о чем я вас просил. Если пожар будет потушен, я пойму, что мои условия приняты.

— Вы не сердитесь на меня за то, что я взял на себя это поручение?

— Ведь я же сказал вам, что берег вас для того, чтобы вы были моим парламентером.

— Верно…

— Кстати, — спросил Бруно, — сколько домов сгорело?

— Когда я шел к вам, два уже сгорели дотла.

— В кошельке, что я даю тебе, триста пятнадцать унций. Раздай их владельцам сгоревших домов.

— Прощайте.

Мальтиец вышел.

Бруно отбросил подальше свои пистолеты, сел на бочонок с порохом и погрузился в глубокое раздумье. Молодой араб растянулся на тигровой шкуре и закрыл глаза, будто спал. Постепенно огонь в деревне стал стихать — значит, условия были приняты.

Приблизительно через час после этого дверь отворилась, и на пороге показался человек. Видя, что ни Бруно, ни Али не замечают его присутствия, он стал деланно покашливать: он не раз видел, как такой прием в качестве напоминания о себе с успехом использовали актеры в мессинском театре.

Бруно обернулся.

— А, это вы, бригадир, — сказал он, улыбаясь. — Право, приятно посылать за вами, вы не заставляете себя ждать.

— Да… Они встретили меня недалеко отсюда… Я шел со своей ротой… Мне сказали, что вы меня зовете…

— Это верно. Я хотел доказать вам, что я помню о своем слове.

— Боже мой! Я это очень хорошо знаю.

— Я обещал позволить вам заработать эти три тысячи дукатов и теперь хочу сдержать свое слово.

— Черт возьми!.. — выругался бригадир.

— Что это значит, капитан?

— Это значит… Это значит, что я гораздо охотнее добыл бы эти три тысячи дукатов каким-нибудь другим способом, а не этим… Например, выиграл бы в лотерею…

— Почему?

— Потому что вы — храбрец, а храбрецов не так много.

— Не все ли равно?.. Для вас это повышение.

— Знаю, — сказал Паоло в полнейшем отчаянии. — Итак, значит, вы сдаетесь?

— Сдаюсь.

— Мне?

— Вам.

— Честное слово?

— Честное слово. Вы можете убрать отсюда всех этих каналий, с которыми я не желаю иметь никакого дела.

Паоло Томмази подошел к окну.

— Вы можете уходить! — крикнул он. — Я отвечаю за пленника! Сообщите о его взятии в Мессину.

Солдаты бурными возгласами стали выражать свою радость.

— Теперь, — обратился Бруно к бригадиру, — если вы не прочь сесть за стол, то окончим ужин, прерванный этими дураками.

— Охотно, — ответил Паоло, — тем более что за три часа я сделал восемь верст и теперь умираю от голода и жажды.

— Раз так, — сказал Бруно, — раз у вас такое хорошее расположение духа и к тому же нам суждено провести вместе лишь одну ночь, надо провести ее как можно веселее. Али, позови наших дам! А пока что, бригадир, — продолжал Бруно, — выпьем за ваши новые нашивки унтер-офицера!

Через пять дней после описанных нами событий князь де Карини, в присутствии прекрасной Джеммы, которая только неделю назад вернулась к нему из монастыря, где отбывала возложенную на нее епитимию, узнал, что его приказание, наконец, исполнено: Паскаля Бруно схватили и бросили в тюрьму в Мессине.

— Хорошо, — произнес он, — князь де Гото заплатит за его поимку обещанные три тысячи дукатов, осудит его и приговорит к казни.

— О! — произнесла Джемма, придавая своему голосу ту особую нежность, которой князь не в силах был противостоять. — Я бы очень хотела увидеть этого таинственного человека. О нем рассказывают такие необыкновенные вещи.

— Так в чем же дело, мой милый ангел? — ответил князь. — Мы повесим его в Палермо.

Верный своему обещанию, князь де Карини приказал перевести осужденного из Мессины в Палермо. Паскаля Бруно под конвоем жандармов доставили в городскую тюрьму, расположенную позади Палаццо-Реале и вблизи от сумасшедшего дома.

Следующим вечером в камеру к Бруно вошел священник. При его появлении заключенный поднялся со своего места, но, вопреки всем ожиданиям святого отца, исповедоваться отказался. Священник настаивал, но ничто не могло заставить Паскаля исполнить этот религиозный обряд. Святой отец, видя, что ему не сломить упорства пленника, спросил его о причине отказа.

— Дело в том, — ответил Бруно, — что я не хочу совершать кощунства…

— Как так, сын мой?

— Первое условие истинной исповеди — не только покаяться во всех своих грехах, но и простить другим все их грехи, не так ли?

— Без сомнения, исповедь без этого неполна.

— Вот видите, — сказал Бруно, — а я не простил, следовательно, моя исповедь будет неполной, а я этого не хочу…

— Может быть, это скорее оттого, что ваши преступления чудовищны и вы опасаетесь, не превзошли ли они все человеческое. Так успокойтесь, Бог милосерден, и всегда есть надежда там, где есть раскаяние.