Альва Бесси - Антиамериканцы

Ему придется написать весьма пространно, подробно рассказать, почему с самого начала что-то заставляло его отклонять попытки-Энн приехать к нему (она не раз предлагала это в своих письмах и телеграммах); как его предчувствие неизбежности разрыва между ними подтвердилось той глубокой любовью, которую — теперь уже нет сомнений — он испытывает к Долорес; он скажет, что это вовсе не очередная случайная интрижка (к Долорес он не прикоснулся и пальцем), наоборот, эта маленькая испанка ему сейчас так нужна, как никто раньше в его жизни.

Лэнг внезапно вспомнил, что прошел уже почти час, и Долорес может в любую минуту позвонить из холла гостиницы. У него сильно забилось сердце, и он решил, что можно подождать с письмом. Девушка была образцом пунктуальности в такой же мере, как и образцом высокой нравственности, которой он не мог ни достичь сам, ни побороть в Долорес и которую находил необычной для женщины, утверждавшей, что она коммунистка и, следовательно, как понимал Лэнг, свободна от буржуазных предрассудков.

Лэнг неоднократно пытался заманить Долорес к себе — выпить рюмку вина перед обедом или закусить чем-нибудь таким, чего нельзя было найти даже в ресторанах, снабжавшихся с черного рынка. (Эти рестораны она отказывалась посещать). Долорес наотрез отклоняла приглашения Лэнга даже в тех случаях, когда у него были его друзья, вроде Иллимена, Герберта Мэттьюса из «Нью-Йорк таймса», или кто-либо еще.

Долорес утверждала, что доверяет Лэнгу. Не говоря этого прямо, она давала понять, что он, несомненно, не собирается силой овладеть ею, и тем не менее не проявляла никакого желания отведать виски «Блэк энд Уайт», коньяку «Курвуазье» и даже хересу «Драй Сэк», за бутылку которого Лэнг заплатил огромную сумму, хотя и сказал Долорес, что ему привез ее корреспондент «Юманите» Жорж Сория из своей последней поездки за границу.

Долорес неодобрительно относилась к тому, что корреспонденты привозят в Испанию подобные деликатесы, пусть даже только для себя.

— Как вы можете так питаться, — негодующе говорила она, — когда столько людей голодают?

— Дорогая моя, — отвечал Лэнг, — оттого, что вы умрете с голоду, голодающие не станут сытыми. Пойдемте ко мне. Мой коллега прислал мне из Лиона чудесный pâté de campagne [27] Деревенский паштет (франц.). .

— Я как-то читала, что в вашей стране молодые люди заманивают девушек к себе, обещая показать им grabados al agua fuerte [28] Офорты ( исп .). . Как они у вас называются?

— Гравюры? — спросил Лэнг смеясь.

— Гравюры, — подтвердила она. — А вы предлагаете мне чедерский сыр, ветчину, масло и кровяную колбасу.

— Perdóname! [29] Извините (исп.). —ответил Лэнг. — У меня нет гравюр, а у вас нет любви.

— Я люблю всех, кто любит Испанию, — сказала Долорес с таким серьезным видом, что он порывисто обнял ее, хотя они были посредине площади де Каталунья.

Когда она позвонила из холла, он, не дожидаясь, пока поднимется старенький лифт, быстро сбежал вниз по лестнице.

Как и все женщины республиканской Испании в те дни, Долорес не носила шляпы, но, в отличие от многих испанок, которых он встречал на улицах, не выкрасила свои чудесные черные волосы и не превратилась в блондинку, за что он испытывал к ней чувство признательности…

Они прошли в ресторан со стеклянным куполом, напоминавшим ему «Гарден Корт» в отеле «Палас» в Сан-Франциско, и официант в безупречном смокинге усадил их за столик. Лэнг рассказал Долорес, что он видел, сообщил о своей встрече с Блау и почувствовал себя несколько задетым тем заметным интересом, который она проявила к Бену.

— А вы знаете, — сказала она, — сегодня в десять часов утра бомбили рыбный рынок в Барселоне.

— Ну и что же? Рыба-то все равно уже была мертвая, — пошутил Лэнг.

Долорес укоризненно покачала головой:

— Тридцать человек убито, сто двадцать четыре ранено. Главным образом женщины, стоявшие в очереди.

— Простите меня. — Он потянулся через стол и сжал ее пальцы. Немного помедлив, Долорес мягко высвободила свою руку. — Простите меня, — повторил Лэнг. — Я сам сегодня попал под бомбежку около Мора ла Нуэва. Я сказал глупость.

— Вас я прощаю, — ответила она, — но убийцам никогда не прощу.

— И я им никогда не прощу! — с пафосом воскликнул Лэнг. — Но как бы это ни было жестоко, всякий раз своими бомбежками фашисты льют воду на нашу мельницу. Честные люди мира не смогут этого долго терпеть.

— Но сколько же еще они будут терпеть? — спросила Долорес. — Противник приближается к Средиземному морю, связь между северной и южной частями страны скоро прекратится. Нам будет очень трудно.

— Ну вот, теперь вы ведете пораженческие разговоры, — ласково упрекнул ее Лэнг, сознавая, что девушка выразила лишь то, что он сам чувствовал уже в течение многих месяцев, больше того, с самого начала войны. Ни сейчас, ни раньше Лэнг не верил в победу республиканцев. — Вы высказываете взгляды, за которые всегда упрекали меня.

— Это не ваша война, — сказала она с некоторым ожесточением. — Вам не придется жить при фашизме, если мы потерпим поражение. Это будет не жизнь, а смерть.

— Вы не потерпите поражения, — успокаивающе сказал Лэнг. — Мы победим.

— Если мы потерпим поражение, — продолжала Долорес, — вспыхнет мировая война. Бомбы будут падать на Париж, Лондон и, возможно, даже на Нью-Йорк.

— Мы победим, — повторил Лэнг. — Я обещаю вам.

Долорес улыбнулась, и ощущение невыносимой тяжести, которая давила Лэнга, внезапно исчезло. Они съели суп, по небольшому кусочку селедки и свежему персику, запивая вином. Все было приготовлено со вкусом, но порции были так малы, что только разожгли аппетит.

Лэнг уплатил пятьдесят песо и собрался было оставить на чай, но, заметив, как нахмурилась Долорес, вспомнил, что с начала войны официанты отказываются брать чаевые.

— Пойдемте ко мне, я вам покажу свои гравюры, querida [30] Любимая (исп.). ,— предложил Лэнг. — В гардеробе у меня есть даже бананы, не говоря уже об отличном паштете из печенки в глиняном горшке и американском кофе с настоящим сахаром.

Долорес улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Какой же вы неисправимый! — заметила она и хотела уже встать из-за стола, как вдруг внезапно погас свет. Тут же послышалось прерывистое завывание сирены. Они посмотрели на стеклянный купол и через его свинцовый переплет увидели в небе перекрещивающиеся лучи прожекторов.

Лэнг лихорадочно шарил вокруг себя и наконец позвал:

— Долорес, где вы?

— Здесь, — тихонько откликнулась она. Лэцг ощупью нашел девушку и схватил ее за руку.

Они сидели рядом в темноте, чувствуя, что в огромном ресторане притаилось много людей и все, удерживая дыхание, молча смотрят на стеклянный купол.