Альва Бесси - Антиамериканцы

— Получилось очень плохо, — сказал Пеллегрини. — Мы отступаем от самой Бельчите. Каспе, Альканьиса, Ихара… Вы же знаете, — добавил он, взглянув на Клема, следившего за его рассказом по карте. Тот кивнул головой.

— А что произошло в Батеа? — спросил он.

— Нас отрезали и снова окружили, — заявил Гоуэн. — Предательство, если хотите знать мое мнение. — Остальные закивали головами.

— До этого мы неделю стояли на отдыхе и получали пополнение, а затем снова выступили на передний край, — пояснил Коминский.

Беда в том, что никакого переднего края не оказалось. Мы заняли позицию на небольшой возвышенности и легли спать, а проснулись от выстрелов: по нас вели огонь с трех сторон. До половины следующего дня мы отбивали атаки. Когда кругом стало тихо, как в могиле, Мерримен решил отойти и двинуться в направлении Гандесы. После этого я его не видел.

— Как и Дорана, — добавил Фабер. — Я прибыл в составе пополнения. Это был мой первый бой. — Он взглянул на остальных и продолжал: — Я видел Дорана только раз. Перед боем он выступил с короткой речью и заявил, что расстреляет каждого, кто потеряет винтовку.

Все четверо засмеялись.

— Ну, я-то свою винтовку не терял, — пояснил Фабер, — только уже после переправы через реку, пока я спал, кто-то свистнул ее у меня.

— Как вы перебрались через реку? — спросил Блау, обращаясь ко всем сразу.

— Вплавь, — ответил Коминский, поплотнее заворачивая в одеяло свое тощее тело. — Около Раскуеры. Моста уже не было.

— Я перешел по мосту в Мора дель Эбро, — сообщил Оабер, — как раз перед тем, как мы его взорвали. — Танки преследовали нас по дороге от Гандесы, и, лишь только мы перебрались через реку, сейчас же начали нас обстреливать с другого берега.

— Ну, а что произошло потом? — спросил Иллимен.

— А кто его знает, — ответил Коминский. — Мы слышали, что Мерримен и Дэйв попали в плен. Не видно и Буша. Все хорошие ребята. Ходили всякие слухи. Чаще всего говорили, что бригада разгромлена, однако один парень сообщил мне, что Копич и еще кое-кто живы.

— Вода в реке, должно быть, холодная? — спросил Иллихен.

— Чуть не отморозили кое-что, — ответил Пеллегрини и, обращаясь к Долорес, добавил: — Извините. Нас было десятеро, когда мы добрались до реки. Трое суток мы шли позади наступающих фашистов.

— А потом что вы сделали? — продолжал расспрашивать Клем.

Во время этого разговора Лэнг наблюдал за Блау. Лицо у него было твердое, словно высеченное из камня. Он, казалось, был целиком поглощен рассказом Пелле-грини. Но тот ничего не ответил. Вместо него опять заговорил Коминский.

— Почему бы вам не спросить у Блау? — сказал он. — Мы ему уже все рассказали.

— Мы должны раздобыть для этого человека какую-нибудь одежду, — заметила Долорес.

— Gracias, compañera [12] Спасибо, товарищ (исп.). ,— проговорил Коминский, взглянув на нее.

— De nada [13] Не стоит (исп.). .

— Да ведь у меня же есть кое-что в машине! — воскликнул Иллимен, на мгновение устыдившись, что пристает с расспросами к этим измученным людям. — Боюсь, однако, что не налезет на товарища.

Все вежливо засмеялись, а Клем уже мчался вниз к машине.

— Великий писатель! — заметил Гоуэн.

— Вот именно — пустозвон! — с презрительной гримасой откликнулся Фабер. — Плавает по поверхности и никак не может по-настоящему обрисовать своих героев. У него всего-навсего две темы: женщины и смерть.

— А чем плохо писать о женщинах? — поинтересовался Пеллегрини, подмигивая Долорес.

— Блау, что ты хотел сказать своей шуточкой? — неожиданно для самого себя спросил Лэнг.

— Какой шуточкой?

— О компании, в которой я вращался.

— Ах, это! — ухмыльнулся Бен. — Ничего особенного. Я никак не могу простить тебе кое-какие и твои статьи, которые ты в свое время писал о забастовке моряков на восточном побережье США. Редактор отнял у меня это поручение и передал тебе.

— Ага! Профессиональная ревность?

— Отчасти, — спокойно отозвался Блау.

— Мне казалось, это были дельные, объективные корреспонденции.

— Объективные?! Ты побывал в забастовочном комитете, выслушал забастовщиков и написал хорошую корреспонденцию. Потом ты пообедал с судовладельцами и переметнулся на их сторону.

— Понимаю, понимаю, Бен, — засмеялся Лэнг. — Обед был хороший, хотя, пожалуй, мы выпили слишком много коньяку.

Блау улыбнулся, а Лэнг, став внезапно серьезным, добавил:

— Ты знаешь, судовладельцы кое в чем были правы. Ведь каждый вопрос, важный, конечно, имеет по меньшей мере две стороны.

— Да? — иронически заметил Бен, а Долорес засмеялась.

Четверо, сидевшие на земле, с интересом следили за их беседой, но в эту минуту вернулся запыхавшийся Иллимен и бросил Коминскому на колени огромную сорочку и такие же огромные лыжные брюки.

— Спасибо, — сказал Коминский и, прикрываясь одеялом, принялся одеваться.

Долорес отвернулась, а Блау в это время спросил:

— Может быть, по-твоему, и Франко кое в чем прав, или это как раз не важный вопрос?

— О чем спор? — поинтересовался Иллимен.

— Но это же другое дело! — заявил Лэнг.

— Почему?

— Я повторяю то, что уже сказал: подождем, пока редактор прочтет твою корреспонденцию, — ответил Лэнг засмеявшись.

— Я их посылаю ежедневно.

— Да перестаньте вы препираться! — вмешался Иллимен. — Блау, почему бы тебе не поужинать завтра вместе с нами в «Мажестике»? Там Зэв может спорить с тобой все десять раундов.

— Что же, если вы пускаете на свой ринг второразрядных газетчиков, — с усмешкой ответил Блау.

Иллимен громко расхохотался и так шлепнул Бена по спине, что тот едва удержался на ногах.

— Здорово! — воскликнул Клем. — Вот это я люблю! — Он достал фляжку и протянул ее Блау: — Хлебни глоток.

— Спасибо, — поблагодарил Бен, принимая фляжку и кланяясь. — Не возражаешь? — спросил он и протянул этот вместительный сосуд сидевшим на земле товарищам. Пока те поочередно отпивали из него, Иллимен, время от времени восклицая «Magnifico!» [14] Великолепно! (исп.). чуть не разрывался от хохота. Лэнг не мог скрыть своего восхищения той смелостью, с какой Блау подшучивал над Иллименом. Он еще не видел, чтобы кто-нибудь так обращался с этим дрессированным тюленем.

Из-под одеяла, пошатываясь, выбрался Коминский в слишком просторной для него одежде.

— Вот это да! — сказал он, спокойно встав перед остальными. — Переправляясь через Эбро, я уже считал себя погибшим. Ну, а сейчас взгляните на меня!

— Сейчас ты прямо как накануне воскресения из мертвых, — заметил Фабер. Все рассмеялись, только сам Джо оставался серьезным.

У здания на Фоли-сквер, где заседала комиссия, Лэнг взял такси и поехал к доктору Мортону на 53-ю улицу. Всю дорогу он не мог успокоиться, чувствуя, как отчаянно колотится сердце. Судорожно глотая воздух, он на мгновение подумал, уж не сердечный ли у него приступ. И это в сорок семь лет? Впрочем, почему бы и нет, решил Лэнг. Ведь его отец, которого он совершенно не помнил, умер от первого же сердечного припадка в возрасте сорока одного года.