Герман Мелвилл - Пьер, или Двусмысленности

Пьер был теперь тем самым богом, в ком незащищенным остается сердце, тем самым моряком, который ругал себя на чем свет стоит; тем самым мечтателем, погруженным во мстительные сны. Несмотря на то что в некоторых важных вопросах он не занимался самообманом и отважился назвать вещи своими именами, однако же, как только вставал вопрос о Люси, он принимался хитрить с самим собою. Но надо сказать, что Люси была связана с его необыкновенным замыслом сложнейшим морским узлом, ибо ему казалось немыслимым принять такое судьбоносное решение, не имея в поле зрения и этой пламенной любви. И вот, не зная, какова она, сия неведомая величина, или же боясь найти ее невзначай, Пьер, обдумывая свои планы, словно алгебраист, заменил настоящую Люси на условный символ – на некое неизвестное х , – и посему в его окончательном решении все еще стояло это неизвестное х , но отнюдь не живой образ Люси.

Теперь же, когда он воспрял от самоуничижения, поднявшись с пола в своей комнате, да воспрянул духом от довольно-таки глубокого душевного изнеможения, Пьер мнил, что подчинил себе свою мрачную судьбу вплоть до самого горизонта, что все его решения предельно ясны да приняты раз навсегда; и вот, наконец, в довершение всего в самые глубины его сердца вдруг проник живой и дышащий образ Люси. Пьер задохнулся; он пожирал ее глазами, ибо прекрасный воображаемый призрак, который столь долго был заживо погребен в его душе, казалось, наступал на него из своей могилы, и ее светлые волосы саваном окутывали ее до пят.

Тогда на какое-то время все второстепенное, что поглощало его внимание прежде – его мать, Изабелл, весь белый свет, – все поблекло, и лишь один выбор встал пред ним, один вопрос, который заключал в себе все: Люси или Бог?

Но тут мы откладываем перо в сторону. Иные безымянные битвы души не подлежат описанию, и не всякое горе должно обсуждать. Предоставим же двусмысленной череде событий мало-помалу поведать нам о своих двусмысленностях.

Оказавшись внутри Мальстрема [115], человек непременно закружится как волчок. Если вы ударите концом кия в наидлиннейшем возможном ряду бильярдных шаров тот шар, что к вам всего ближе, то самый дальний шар покатится в лузу, в то время как другие останутся, и при этом вы не прикасались к тому дальнему шару. Так и судьба, рассчитывая чрез целую вереницу поколений живых существ или же мыслей, обрушивает удар свой на ныне живущего. И тогда тщетно отрицает он порыв ветра, так как не чувствует на себе его дыхания, а до него и впрямь не долетало ни малейшего дуновения. Пьер же более не противился непреложной судьбе да свободной воле; это непреложная судьба и свобода воли вступали с ним в спор, и победу в дискуссии одержала непреложная судьба.

Те незримые силы, кои оказывали на него влияние всю ночь да в это раннее утро после его второй беседы с Изабелл, убеждали Пьера принять окончательное решение, а теперь они же с неотразимым упорством подталкивали его действовать побыстрее, невзирая на то что прежде он уже оказывался в числе опоздавших.

Пьер, не отдавая себе отчета в том, что путь уже указан, да страстно желая пресечь на корню все возражения со стороны Изабелл по поводу их грядущего брачного союза, очень торопился совершить некий поступок, который будет обладать действенною силою исполненного намерения, но при этом к нему не должно примешиваться никакого корыстного мотива. И так как еще первоначальное его решение несло в себе наиприскорбнейшую связь с Люси, то с той поры ее образ стал рельефным в его сознании, и посему он жаждал прекратить ее муки неизвестности и с жестокостью, в коей была доля своеобразного милосердия, разом объявить ей, какая участь ждала ее; вот почему в то утро средь первых решающих его намерений присутствовала мысль направиться прямиком к Люси. А что до такого, вне всяких сомнений, довольно незначительного обстоятельства, как географическая близость, ведь Люси жила к нему ближе, чем Изабелл, то и оно оказало на него какое-то дополнительное, пусть и неосознанное, влияние при его нынешнем роковом душевном настрое.

В былые дни нерешительности Пьер очень заботился о том, чтобы получше скрыть свои переживания от матери, и соблюдал некую аккуратность и изысканность в одежде. Но с тех пор, как сама его душа была вынуждена надеть маску, никакие ничтожные шелка и другие обманчивые покровы не скрывали его тела. Он подошел к коттеджу Люси растрепанный и в одежде, и в чувствах.

Она еще не проснулась. И потому какое-то странное властное нетерпение подтолкнуло его подняться наверх к ее комнате да тихим голосом, но твердо потребовать немедленной встречи по делу неотложной важности.

И без того она была заинтересована и встревожена за своего возлюбленного, который вот уже восемьдесят четыре часа отсутствовал по некоему таинственному и неизвестному делу, а это удивительное требование и вовсе поразило Люси внезапным ужасом; вот почему, забыв все обычные приличия, она ответила на него немедленным согласием.

Открыв дверь, он медленно и осторожно приблизился к ней; и, когда Люси увидала его бледное решительное лицо, она закричала в истинной муке, не зная еще, в чем причина ее страданий, и поднялась, дрожа, в постели, но не промолвила ни единого слова.

Пьер присел на край кровати, и его твердый взгляд встретил ее, невинный и перепуганный.

– Тебя, наряженную в белоснежные одежды да такую бледную, и впрямь впору повести к алтарю, но не к тому, о коем столько мечтало твое нежное сердце – о жертва, как ты прекрасна!

– Пьер!

– Это последняя жестокость тиранов – заставлять своих врагов биться насмерть друг с другом.

– Любимый мой! Любимый мой!

– Нет… Люси, я женат.

Девушка более не была бледной, но побелела, как прокаженная; ее одежды затрепетали, выдавая крупную дрожь всего тела; одно мгновение она сидела, безучастно глядя в пустые глаза Пьера, а затем упала пред ним в обмороке.

Непродолжительное безумие затмило разум Пьера; все произошедшее показалось ему сном, а настоящее – бессмысленным кошмаром. Он поднял Люси, и бережно уложил в постель ее бездыханное тело и замолотил в дверь, зовя на помощь. Служанка Марта вбежала в комнату и, увидав непонятную сцену, дико закричала и заметалась в ужасе. Но повторный окрик Пьера заставил Марту очнуться, и, вылетев из комнаты, она вернулась с остро пахнущим нашатырем, который наконец вернул Люси к жизни.

– Марта! Марта! – позвала Люси еле слышным шепотом и, трясясь в дрожащих руках служанки, забормотала: – Скорее, скорее… беги ко мне… прогони мой сон прочь! Разбуди меня! Разбуди меня!