Герман Мелвилл - Пьер, или Двусмысленности

И затем – дай-ка подумать – затем, мой добрый Дэйтс, что нужно сделать еще? А, вот что. Собери все мои бумаги любого рода, какие только могут валяться в моей комнате, и сожги. И тогда запряги старого мерина Белое Копыто в самую легкую деревенскую повозку, уложи туда все вещи и пришли сундук, и коробку, и походную кровать, и все дорожные сундуки в «Черный лебедь», где я заберу их, когда буду готов, и не раньше, милый Дэйтс. Да благословит тебя Бог, мой славный старый невозмутимый Дэйтс, и прощай!

Nota bene. Запомни хорошенько, Дэйтс. Если моя мать вдруг обратится к тебе с вопросом, ответь ей, что это мои распоряжения, да упомяни, что я послал тебе записку, но ни под каким видом не показывай ее своей госпоже – ты слышишь?

Снова,

Сложив сие послание нелепым образом, Пьер приказал слуге доставить это Дэйтсу. Но слуга, совсем сбитый с толку, нерешительно вертел письмо в руках, пока Пьер не прикрикнул на него да не велел ему жестким тоном убираться; но как только слуга, запаниковав, дернулся, чтобы поскорее удалиться, Пьер позвал его назад и извинился за свою грубость; но как только слуга вновь замешкался, возможно думая про себя, как бы извлечь выгоду из покаянного настроения Пьера, обратившись к нему со словами сочувствия или протеста, Пьер с новой жестокостью приказал ему выполнять поручение и чуть ли не вытолкал его в двери.

Известив старого хозяина постоялого двора, который был озадачен не меньше слуги, что этим утром должно сделать определенные приготовления для него (Пьера) на постоялом дворе, да потребовав также приготовить комнату для него и его жены на эту ночь – какую-нибудь комнату с просторным смежным помещением, кое можно использовать как гардеробную, – и также еще одну комнату для слуги, Пьер покинул постоялый двор, оставив старика хозяина таращиться ему вслед да молча гадать, что за кошмарное событие повредило ум его доброго молодого господина и старого приятеля по охоте, мастера Пьера.

В скором времени приземистый старик хозяин вышел с непокрытой головой на низенькое крыльцо постоялого двора, сошел наземь да стал посреди дороги, так и глазея Пьеру вслед. И как только Пьер превратился в неясный силуэт, его изумление и волнение выплеснулись наружу словами:

– Я учил его… да, я, старый Сакс… лучший стрелок во всем графстве, мастер Пьер… молю Бога, чтоб он не спятил… Женат? Женат? И прибудет сюда? Чудные творятся дела!

Когда прошлой ночью Пьер покинул фермерский дом, где Изабелл нашла себе пристанище, мы помним, что меж ними не было условлено ни о каком часе дня или ночи да не было назначено никакого определенного времени для их следующей встречи. Это Изабелл была той, кто по какой-то своей причине, бесспорно обоснованной, выбрала для их первого свидания час ранних сумерек.

Теперь же, когда яркое солнце сияло высоко в небе, Пьер, подойдя к фермерскому дому Ульверов, увидел Изабелл, коя, привстав на цыпочки, расставляла в вертикальном положении множество сияющих, словно щиты, молочных бидонов на длинной полке, где они высохнут на солнце. Она стояла к нему спиной. Когда Пьер прошел в открытую калитку и пересек маленький газон, заросший мягкой травой, он бессознательно приглушил свои шаги и, приблизившись к сестре вплотную, коснулся ее плеча да замер на месте.

Она встрепенулась, вздрогнула, быстро повернулась к нему, издала низкий странный крик и затем сосредоточила на нем внимательный, умоляющий взор.

– Я выгляжу довольно странно, не правда ли, прекрасная Изабелл? – вымолвил Пьер наконец, улыбаясь кривой измученною улыбкой.

– Брат, благословенный мой брат!.. Говори… скажи мне… что стряслось… что ты наделал? О! О! Я ведь умоляла тебя не делать ничего, Пьер, Пьер; это все моя вина… моя, моя!

– В чем твоя вина, прекрасная Изабелл?

– Ты разоблачил Изабелл перед своей матерью, Пьер.

– Вовсе нет, Изабелл. Миссис Глендиннинг ничего не знает о твоей тайне.

– Миссис Глендиннинг?.. Это же… это твоя родная мать, Пьер! Во имя Неба, брат мой, объяснись. Не знает моей тайны, и все же ты здесь, так неожиданно и с таким обреченным видом? Пойдем, пойдем со мной в дом. Быстрее, Пьер, что ты медлишь? О Боже! Сама временами впадающая в безумие, я довела до помешательства и его, того, кто любит меня больше всех и кто, как я опасаюсь, каким-то образом разрушил свою жизнь ради меня; – и ежели это так, не жить мне больше на этой земле, но провалиться сквозь нее да сгинуть навеки! Скажи мне! – Изабелл в ярости схватила Пьера за обе руки. – Скажи мне, мой взгляд несет проклятие и гибель? Мое лицо – это лик Горгоны?

– Нет, прекрасная Изабелл, но твои глаза обладают большей властью покорять, чем те, что обращали в камень, твои способны превратить белый мрамор в материнское молоко.

– Ступай за мной, иди живо.

Они вошли в маслобойню и уселись на скамейке у окна, в кое заглядывала цветущая жимолость.

– Пьер, будь навеки проклят тот несчастный день, когда мое исстрадавшееся сердце позвало тебя, если нынче, в самую весну нашей родственной любви, ты задумал вести со мной ложную игру, да при этом воображаешь, что все это ради моего блага. Говори же, говори со мной, брат мой!

– Твои намеки идут лишь на пользу обманщику. А теперь допусти, прекрасная Изабелл, что нет вопроса, в коем я точно стал бы тебя обманывать, сколько б их ни было на белом свете, ни в одном я не буду обманывать тебя; скажешь ли ты тогда, что готова вместе со мной из благочестия дурачить других и для их, и для нашего блага?.. Ты ничего не отвечаешь. Теперь моя очередь, прекрасная Изабелл, молить тебя поговорить со мной; о, заговори же со мной!

– Это неведомое дело, сближающее нас, видится мне вечным злом, брат мой, злом, кое будет иметь тайных вестников, что растрезвонят о нем повсюду. О, Пьер, дорогой, дорогой Пьер; будь очень осторожен со мной! Эта странная, загадочная, беспримерная любовь меж нами заставляет меня гнуться, подобно лозе, в твоих руках. Будь очень осторожен со мной. Я мало знаю саму себя. Весь мир кажется мне одной неизвестной Индией. Взгляни, взгляни на меня, Пьер, скажи, что ты будешь очень осторожен, пообещай это, пообещай мне, Пьер!

– Как самая изысканная и хрупкая генуэзская филигрань, кою бережно берет в руки мастер, ее создавший, как божественная мать-природа бережно обнимает и согревает и путем непостижимой заботы взращивает и лелеет детей своих, так и я, Изабелл, буду очень осторожно и очень нежно беречь тебя, нежнейшая душа, и твою судьбу! Богом великим клянусь, Изабелл, нет никого на свете, кто был бы более осторожен с тобой, дарил бы большим вниманием и был более тактичен с тобой.