Герман Мелвилл - Пьер, или Двусмысленности

Поскольку единого узаконенного мнения в таком деле не существовало, Глен из расплывчатых пустых слухов не сможет судить, была ли настоящая миссис Глендиннинг столь подходящей партией для Пьера, как то неисчислимое множество других молодых леди, кои, возможно, подходили ему, по его мнению, – как бы там ни было, Глен увидит, что она готова заплатить ему искренней сестринской заботой и вниманием. В заключение Пьер писал, что он его и компаньонки выезжают немедленно и, вероятнее всего, прибудут в город через сорок восемь часов после получения им сего письма. Поэтому он умолял Глена убедиться, что в особняке все необходимое находится в полном порядке к их прибытию, что комнаты проветрены и отоплены, а также предупрежден достойный клерк о том, чего должен вскоре ожидать. Наконец, без каких-либо пестрых продолжений как « твой, искренне и сердечно, мой дорогой кузен Глен », он завершил письмо резкой и одинокой подписью «ПЬЕР».

Ночь застала их карету в пути.

Сельская дорога, по коей они ехали, вливалась в город, становясь замечательно широкой и извилистой улицей, большой оживленной артерией города для его малоимущих жителей. Безлунную ночь освещало всего несколько звезд. Это был тот час, когда ночь вступает в свои права, когда магазины уже закрываются на ночь и спина почти каждого прохожего, который попадает под неровный свет, льющийся из окон, говорит только о спешке, но не по делам, а домой. Хоть улица и была извилистой, никакой дорожный мусор не представлял из себя большой преграды на всем ее долгом и величавом протяжении; так что когда карета забралась на вершину длинного и очень ровного склона, который спускался по направлению к смутно видневшемуся центру города да открывавшемуся виду двух долгих параллельных цепочек мерцающих фонарей – фонарей, кои, казалось, были призваны не столько рассеять царящую мглу, как указать некую неясную тропу, ведущую через нее в какой-то более густой мрак, который царил за их пределами, – когда карета преодолела этот критический подъем, весь огромный трехгранный город на одно мгновение, казалось, смутно и печально открылся глазу.

И теперь, перед спуском со склона, мало-помалу уходящего под откос, проезжая по его вершине, путешественники в карете, благодаря невыразимо-сильной болезненной тряске да тяжеловесной, трясущейся манере езды, вдруг ощутили некую важную перемену в характере дороги. Казалось, карету подбрасывает на ухабах размером с пушечные ядра всех мастей. Схватив Пьера за руку, Изабелл пылко и мрачно потребовала назвать причину, по которой произошла такая непонятнейшая и неприятнейшая перемена.

– Мостовая, Изабелл, мы въехали в город.

Изабелл хранила молчание.

Но впервые за много недель Дэлли по доброй воле заговорила:

– Ощущения совсем не такие приятные, как от езды по луговым травам, мастер Пьер.

– Нет, мисс Ульвер, – сказал Пьер с нескрываемой горечью, – возможно, это мертвые сердца каких-нибудь похороненных горожан, что нынче выплыли на поверхность.

– Сэр? – переспросила Дэлли.

– Неужели люди здесь столь жестоки? – воскликнула Изабелл.

– Спроси у вот этой мостовой, Изабелл. Молоко, разлитое из бидона молочника в декабре, не замерзает быстрее среди этого камня, чем белоснежная невинность, если она бедна, коя имеет все шансы пасть на этих улицах.

– Тогда пусть Господь сжалится над моей тягостной участью, – всхлипнула Дэлли. – Зачем же вы привезли сюда такую бедную изгнанницу, как я?

– Простите меня, мисс Ульвер, – вскричал Пьер со внезапной теплотой и все же ясно проглядывающим уважением. – Простите мне, никогда прежде не въезжал я в город под покровом ночи, и каким-то образом сие вызвало у меня и горечь, и грусть. Ну же, взбодритесь, мы совсем скоро поселимся в уютном особняке и как следует отдохнем; старый клерк, о коем я вам говорил, теперь, без сомнения, уныло созерцает свою шляпу на каком-то колышке. Давай же приободрись, Изабелл, это было долгое путешествие, но мы наконец-то здесь. Ну же! Осталось совсем немного.

– Я слышу странное шарканье и громыхание, – сказала Дэлли, вздрагивая.

– Кажется, повсюду постепенно гаснут огни, – заметила Изабелл.

– Да, – ответил Пьер, – магазины закрываются ставнями, двери и окна запирают на замки, засовы и задвижки – жители города готовятся ко сну.

– Даруй им Господь спокойный отдых! – вздохнула Дэлли.

– Они запираются на все замки и засовы, но обретают ли они покой, Пьер? – спросила Изабелл.

– Да, а вы обе думаете о том, что сие не сулит вам того радушного приема, который я вам обещал.

– Ты читаешь в моем сердце – я об этом и думала. Но куда ведут эти длинные, узкие, унылые, мрачные провалы, мимо которых мы проезжаем здесь и там? Что они такое? Они кажутся ужасно безжизненными. Я едва ли кого-то в них вижу, а, вот и еще один. Посмотри, какими изнуренными кажутся в них лежащие крест-накрест, далеко разобщенные друг от друга огни ламп. Что это за мрачные провалы, дорогой Пьер, куда они ведут?

– Это узкие переулки, милая Изабелл, большой дороги Ороноко [133], по которой мы сейчас едем; и, как притоки настоящей реки, они текут из далеких-далеких земель, стремятся из-под темных тайников из извести и камня, сквозь густые луга злодеяний и мимо множества искусственно высаженных сучковатых деревьев, на чьих ветвях ветер качает висельников отверженных.

– Я не знаю ни о чем подобном, Пьер. Но мне не нравится город. Как ты думаешь, Пьер, настанет ли когда-нибудь время, когда всю землю вымостят?

– Благодарение Господу, никогда не настанет!

– Эти молчаливые темные провалы ужасны – смотри! Мне кажется, ни за какие сокровища в мире я бы не свернула ни в один из них.

В этот момент левое переднее колесо под днищем кареты резко скрежетнуло.

– Мужайтесь! – закричал Пьер. – Мы на месте! Мы здесь больше не одни, правда: нам навстречу идет путешественник.

– Чу, что это такое? – спросила Дэлли. – Тот резкий звук ножа, скрежещущего по железу? Мы его только что слышали.

– Острый путешественник, – сказал Пьер. – У него стальные пластины на ботинках – какой-нибудь мягкосердечный старший сын, я полагаю.

– Пьер, – сказала Изабелл, – эта тишина неестественна, она пугающая. Леса никогда не бывают столь тихими.

– Видишь ли, камень и известка хранят более глубокие секреты, чем лес или холм, милая Изабелл. Но здесь мы снова поворачиваем; теперь, если я правильно угадываю, еще два поворота, и мы у нужных дверей. Мужайтесь, все будет хорошо; без сомнения, Глен приготовил нам славный ужин. Мужайся, Изабелл. Ну же, будет ли это чай или кофе? Немного хлеба или хрустящие гренки? У нас также будут яйца и, вероятно, холодная курица. – Затем Пьер пробормотал про себя: – Надеюсь, не это все же; к черту все холодные сопоставления! И так слишком много холода в этих мощеных камнях, положенных здесь для утоления голода отощавших нищих. Нет. Я не хочу холодной курицы. – И затем он продолжил вслух: – Но вот мы опять поворачиваем; да, все так, как я думал. Эй, возница! – высовывая голову в окно, – направо! Направо! Он должен быть справа! Первый дом, в котором будут гореть огни, справа!