Джордж Элиот - Адам Бид

– О, это было бы блаженством для меня! – сказала Дина, и глаза ее наполнились слезами. – Страшно подумать, что ее душа так быстро должна покинуть этот свет… Но пусть будет то, что будет, – присовокупила она, спустя несколько времени. – Приходите непременно и дайте ей высказать вам то, что у нее на сердце. Хотя ее бедная душа очень темна и немногое может различить, кроме предметов плоти, она, однако ж, уж перестала упорствовать: она покаялась, она призналась мне во всем. Тщеславие ее сердца уступило; она опирается на меня за помощью и желает, чтоб я поучала ее. Это исполняет меня доверия, я могу только думать, что братья ошибаются иногда, измеряя божественную любовь познаниями грешника. Она намерена написать письмо своим родным на господской ферме, и письмо это я отдам им, когда ее не станет; и когда я сообщила ей, что вы находитесь здесь, она сказала: «Я хотела бы видеться с Адамом и просить его, чтоб он простил меня». Ведь вы придете, Адам? Может быть, вы хотите даже возвратиться теперь же со мною?

– Я не могу, – сказал Адам, – я не могу прощаться с нею, пока еще остается надежда. Я прислушиваюсь, все прислушиваюсь… я не могу думать ни о чем другом. Не может быть, чтоб она умерла этою постыдною смертью, я не могу привыкнуть к этой мысли.

Он снова встал со стула и отвернулся, смотря в окно, между тем как Дина стояла с сострадающим терпением.

Минуты через две он повернулся и сказал:

– Да, я приду, Дина… завтра утром… Если это должно быть. У меня, может быть, будет больше силы вынести это, если я знаю, что это должно быть. Скажите ей, что я прощаю ее, скажите ей, что я приду… приду в последнюю минуту.

– Я не хочу настоятельно требовать, чтоб вы поступили против голоса собственного сердца, – сказала Дина. – Я должна поскорее возвратиться к ней. Удивительно, как она привязалась теперь ко мне, она даже не хотела выпустить меня из виду. Прежде, бывало, она никогда не отвечала на мое расположение к ней, теперь же скорбь открыла ее сердце. Прощайте, Адам. Да успокоит вас наш Небесный Отец и да пошлет Он вам силу перенести все.

Дина протянула руку, и Адам безмолвно пожал ее.

Бартль поднялся с своего места, чтоб отворить для нее тяжелую задвижку у двери, но прежде, чем он дошел до двери, она кротко сказала: «Прощайте, друг» – и легкими шагами спустилась с лестницы.

– Ну, – сказал Бартль, сняв очки и положив в карман, – если уж должны существовать женщины, причиняющие горе и беспокойство на белом свете, то только справедливость требует того, чтоб были и женщины, утешающие людей в горе; а она одна из них. Жаль, что она методистка. Но разве можно найти на свете женщину, у которой в голове не было бы какой-нибудь глупости?

В эту ночь Адам не ложился: волнение неизвестности, увеличивавшееся с каждым часом, который все более и более приближал к нему роковые минуты, было слишком сильно; и, несмотря на все его мольбы, несмотря на его обещания, что он будет совершенно спокоен, школьный учитель также не ложился.

– Ну, что за беда для меня в том, друг? – говорил Бартль. – Одною ночью сна больше или меньше? Я со временем высплюсь довольно в земле. Дайте же мне разделить ваше горе, пока могу.

Длинна и грустна была эта ночь в маленькой комнатке. Адам иногда вставал с места и ходил взад и вперед по большому пространству от стены до стены, потом снова садился и закрывал лицо. Не слышно было никакого звука, кроме стука часов на столе или падения пепла в камине, где школьный учитель тщательно поддерживал огонь.

По временам Адам изливал чувства в неистовых выражениях:

– Если б я мог сделать что-нибудь, чтоб спасти ее… Если б мои страдания могли принесть ей какую-нибудь пользу… но все сидеть спокойно, знать это и не делать ничего… жестоко переносить это человеку… а думать о том, что могло б быть теперь, если б всего этого не случилось из-за него… О боже! именно сегодня назначена была наша свадьба.

– Конечно, мой друг, – сказал Бартль нежно, – трудно, очень трудно. Но вы должны вспомнить о том, что когда вы хотели жениться на ней, то думали, что у нее совершенно другая натура, чем та, которая теперь оказалась. Вы и не думали, что она может стать жестокой в такое короткое время и сделать то, что сделала.

– Я знаю… знаю это, – сказал Адам. – Я думал, что она имеет любящее и нежное сердце и не будет лгать или обманывать. Мог ли я думать о ней иначе? И если б он никогда не приблизился к ней и я женился на ней, любил бы ее и заботился о ней, она, может быть, никогда не сделала бы ничего дурного. Что б это значило для меня, если б мне и пришлось немного побеспокоиться с ней? Это было бы ничто в сравнении с тем, что случилось теперь.

– Как знать, друг мой, как знать, что могло бы случиться. Жгучую боль тяжело переносить вам теперь: вам нужно время… да, вам нужно время. Но я такого мнения о вас, что вы восторжествуете над всем этим и снова будете мужчиной. А из всего этого может выйти добро, которого мы еще не видим.

– Выйти добро! – воскликнул Адам с жаром. – Это не переменит зла: ее погибель нельзя изменить. Я ненавижу болтовню людей, говорящих, будто есть средство поправить все. Было бы нужнее убедить их в том, что зло, которое они причиняют, никогда не может быть изменено. Когда человек погубил жизнь своего ближнего, он не имеет права утешать себя мыслью, что из этого, может быть, выйдет добро; добро для кого-нибудь другого не изменит ее позора и несчастья.

– Хорошо, друг мой, хорошо, – сказал Бартль кротким голосом, который странно противоречил его обыкновенной решимости и нетерпению в споре, – довольно вероятно, что я говорю глупость. Я человек старый, и много лет прошло с тех пор, как я сам находился в горе. Легко находить причины, по которым другие должны бы быть терпеливы.

– Мистер Масси, – сказал Адам с раскаянием, – я очень горяч и вспыльчив, а между тем я должен обращаться с вами совершенно иначе. Но вы не должны сердиться на меня за это.

– Я… нисколько, мой друг, нисколько.

Таким образом, ночь прошла в волнении, пока наконец утренняя свежесть и рассвет дня не принесли с собою трепетного спокойствия, сопровождающего последнее отчаяние. Неизвестность скоро должна была прекратиться.

– Пойдемте теперь в тюрьму, мистер Масси, – сказал Адам, когда увидел, что часовая стрелка стояла на шести. – Если есть какие-нибудь известия, то мы услышим там о них.

Движение на улицах уже началось; все шли быстро по одному направлению. Адам старался не думать о том, куда шли все, быстро проходя мимо него короткое расстояние между его квартирой и тюремными воротами. Он благодарил судьбу, когда ворота заперлись за ним, что не видел более этих любопытных людей.

Нет, не пришло никаких известий: ни помилования, ни отсрочки.