Джордж Элиот - Адам Бид

– Но я не могу ничего знать об этом, – сказала Хетти с мрачною грустью.

– Потому, Хетти, что ты запираешь от Него свою душу, стараясь скрыть истину. Любовь и милосердие Господа может победить все: наше невежество, нашу слабость и весь гнет нашей прежней нечестивости – словом, все, кроме нашего греховного упорства, за которое мы держимся и которое не хотим покинуть. Ты веришь в мою любовь и жалость к тебе, Хетти; но если б ты не допустила меня приблизиться к тебе, если б ты не захотела смотреть на меня или говорить со мной, ты лишила бы меня возможности помочь тебе: я не могла бы заставить тебя чувствовать мою любовь, я не могла бы сказать, что чувствую к тебе. Не отталкивай же любви Господа таким образом, цепляясь за грех… Он не может ниспослать на тебя благословение, пока в твоей душе есть неправда. Его всепрощающее милосердие не может достигнуть тебя, пока ты не откроешь Ему своего сердца и скажешь: «Я совершила великое преступление, Боже мой, спаси меня, очисти меня от греха». Пока ты привязана к одному лишь греху и не хочешь расстаться с ним, то грех непременно ввергнет тебя в горе после смерти, как ввергнул тебя в горе на этом свете, моя бедная, бедная Хетти! Грех влечет за собою ужас, мрак, отчаяние. Свет и благодать достигают нас, лишь только мы стряхнем с себя грех. Тогда Господь входит в нашу душу, научает нас, дарует нам силу и спокойствие. Стряхни же с себя грех теперь, Хетти, теперь же; покайся в зле, которое совершила, в грехе, в котором стала виновна перед Господом, твоим Небесным Отцом. Станем вместе на колени, потому что находимся в присутствии Господа.

Хетти последовала примеру Дины и опустилась на колени. Они все еще держали друг друга за руки и долго хранили молчание. Затем Дина сказала:

– Хетти, мы перед Богом, он ожидает, чтоб ты сказала истину.

Опять наступило безмолвие. Наконец Хетти умоляющим тоном произнесла:

– Дина… помоги мне… я не могу чувствовать так, как ты… сердце мое жестоко…

Дина держала руку, которая судорожно сжимала ее руку, и голосом, в котором слышалась вся ее душа, начала:

– Иисус, наш Спаситель, присутствующий здесь! Ты знал глубину всякой скорби, Ты вступал в этот страшный мрак, где нет Бога, и попускал сам вопль покинутых. Собери же, Господи, плоды Твоих страданий и Твоего заступничества, простри Твою руку, Бог мой, ибо в Твоей власти спасти из крайности и избавить это потерянное существо. Она окружена густым мраком: узы греха оковали ее, и она не может пошевелиться и прийти к Тебе. Она может чувствовать только, что ее сердце твердо как камень и что она беспомощна. Она со слезами обращается ко мне, твоей слабой рабе… Спаситель! это слепая мольба к Тебе. Услышь ее! Рассей мрак! Яви ей Твой образ любви и горести, как являл тому, кто отрекался от тебя! Смягчи ее жестокое сердце!

Боже мой! я веду ее, как в прежние времена приводили больных и беспомощных, и Ты исцелял их; я держу ее на руках и несу ее пред Тебя. Страх и трепет охватили ее, но она трепещет только от боли и смерти телесной. Осени ее твоим животворным духом и всели в нее новый страх, страх греха, пусть она страшится сохранять в глубине души своей это проклятое упорство, заставь ее чувствовать присутствие живого Бога, Который видит все прошедшее, для Которого мрак ясен как полдень, Который ждет теперь, в предпоследний час, чтоб она обратилась к Нему, раскаялась в своем грехе и молила о милосердии – теперь, прежде чем наступит ночь смерти и исчезнет навсегда минута прошения, подобно вчерашнему дню, который уж не возвратится.

Спаситель! А между тем еще не поздно… не поздно вырвать эту бедную душу из вечного мрака. Я верую, верую в Твою беспредельную любовь. Что значит моя любовь, мое заступничество? Они гаснут в твоей любви, в твоем заступничестве. Я могу только держать ее своими слабыми руками и утешать моею слабою жалостью. Ты же, Господи… Ты дунешь в мертвую душу, и она восстанет от безответного сна смерти.

Так, Боже! я вижу Тебя идущего сквозь тьму, идущего, подобно утру, с исцелением на Твоих крыльях. Я вижу… да, я вижу признаки страшных мучений на Тебе, Ты можешь и хочешь спасти… Ты не хочешь, чтоб она погибла навеки.

Приди же, Всемогущий Спаситель, пусть мертвая услышит Твой голос, пусть отверзятся очи слепой, пусть она видит, что Бог окружает ее, пусть трепещет только греха, отвращающего ее от Него. Смягчи черствое сердце, отверзи закрытые уста, да молится она из глубины души: «Отче, я согрешила»…

– Дина! – воскликнула Хетти, зарыдав и бросившись Дине на шею. – Я хочу говорить… я расскажу все… я не хочу более скрывать.

Но слезы и рыдания были слишком сильны. Дина кротко подняла ее с земли и, снова посадив на постель, села рядом с нею. Много прошло времени, пока стихло судорожное волнение, даже и тогда они долго сидели в безмолвии, окруженные мраком, держа одна другую за руки. Наконец Хетти прошептала:

– Да, я сделала это, Дина, я зарыла его в лесу… крошечного ребенка… и он плакал… я слышала, как он плакал, даже на таком далеком расстоянии… всю ночь… и я возвратилась, потому что он плакал. – Она замолчала, потом торопливо заговорила более громким и жалобным голосом: – Но я думала, что он, может быть, не умрет… кто-нибудь, может быть, и найдет его так. Я не убила его… не убила сама. Я положила его там и покрыла, и когда возвратилась, он исчез… Это случилось оттого, что я была так несчастна, Дина… Я не знала, куда мне идти… я старалась сама убиться прежде – и не могла. О, как я старалась утопиться в пруде – и не могла. Я отправилась в Виндзор… я бежала из дома… знаешь ли ты это? Я пошла искать, чтоб он позаботился обо мне, а он уже уехал оттуда, и тогда я не знала, что мне делать. Я не смела возвратиться опять домой; я не могла и подумать об этом, я не могла бы взглянуть ни на кого, потому что все презирали бы меня. Иногда я думала о тебе, хотела было прийти к тебе: я думала, что ты не будешь упрекать меня и стыдить, я думала, что могу рассказать тебе все, но потом узнали бы другие, а я не могла вынести этой мысли. Оттого-то отчасти я и пришла в Стонитон, что думала о тебе; и, кроме того, я так боялась все бродить, пока сделаюсь нищей и не буду ничего иметь, иногда же мне казалось, что лучше мне не ждать этого и прямо возвратиться на ферму. О, это было так ужасно, Дина! я была так несчастна… я желала, чтоб лучше не родилась на этот свет. Я ни за что не пошла бы снова на зеленые поля – так я возненавидела их в своем горе…

Хетти снова замолчала, будто воспоминания прошлого были так сильны, что не позволили ей продолжать.

– Затем я пришла в Стонитон и в ту ночь мне было очень страшно, потому что я была так близко к дому. Потом родился ребенок, когда я вовсе не ожидала этого. Тут пришла мне в голову мысль, что я могла бы избавиться от него и возвратиться домой. Эта мысль пришла мне внезапно, когда я лежала в постели, и она становилась все сильнее и сильнее… Мне так хотелось возвратиться!.. Мне было так тягостно находиться одной и наконец просить милостыню, когда у меня не будет ничего. Это придало мне силы и решимости; я встала и оделась. Я чувствовала, что должна сделать это… я не знала каким образом. Я думала, что найду пруд, как тот пруд, на краю поля, впотьмах. Когда та женщина ушла со двора, я почувствовала, будто была довольно сильна, чтоб сделать что-нибудь; я думала, что разом избавлюсь от всего горя, возвращусь домой и не скажу никогда, зачем я убежала. Я надела шляпку и шаль и вышла на темную улицу с ребенком под салопом. Я шла скоро, пока не вышла в улицу, находившуюся довольно далеко от дома той женщины; там была гостиница, и я выпила там чего-то теплого и съела кусочек хлеба, потом шла все дальше и дальше и почти не чувствовала под собою земли. Стало посветлее, потому что показался месяц… О, Дина! как я испугалась, когда увидела, что он смотрел так на меня из-за облаков… он никогда не смотрел на меня так прежде. Я свернула с дороги на поля, потому что боялась встретиться с кем-нибудь при месячном свете, который падал на меня так ярко. Я подошла к стогу сена и думала, что могла пролежать тут всю ночь в тепле. В стоге было вырезано местечко, где я могла сделать себе постель, и мне было так удобно лежать там, да и ребенку было так тепло около меня. Я, должно быть, спала довольно долго, потому что, когда проснулась, было уже утро, но не очень светло, и ребенок плакал. Не слишком далеко от меня я видела лес… Может быть, там найдется канава или пруд, подумала я… ведь еще так рано, я могу там спрятать ребенка, и успею уйти далеко, когда люди проснутся. Потом я пойду домой, думала я, встречу какую-нибудь телегу, поеду домой и скажу, что старалась найти себе место, да не могла отыскать. Как мне хотелось сделать это, Дина, да, как мне хотелось добраться до дому. Не знаю, что я чувствовала к ребенку. Кажется, ненавидела его… ведь он был как тяжелая гиря у меня на шее; а между тем его плач так и тянул меня за душу, и я не смела взглянуть на его крошечные ручки и личико. Но я продолжала путь к лесу, ходила в нем кругом, но там не было воды…