Джордж Элиот - Адам Бид

– Но думаешь ли ты, что она могла бы почувствовать расположение к кому-нибудь другому в такой степени, что захотела бы выйти за него замуж? – спросил Адам с некоторой робостью.

– Ну… – отвечал Сет после некоторого молчания, – в последнее время мне иногда приходила в голову мысль, что она могла бы; но Дина не допустит, чтоб расположение к творению отвлекло ее от пути, который, как она верует, указал для нее Бог. Она не из тех, которых можно было бы склонить к тому, если будет думать, что указание проистекает не от Него. Она навсегда, казалось, вполне разъяснила для себя это обстоятельство, что ее дело заключается в том, чтоб помогать другим и не иметь своего собственного дома на этом свете.

– Но предположим, – сказал Адам важно, – но предположим, что нашелся бы человек, который предоставил бы ей делать то, что она делает теперь, и не вмешивался бы ни во что, она могла бы так же хорошо выполнять свое призвание и замужем, как выполняет теперь, будучи девицею. Другие женщины такого же рода выходили же замуж, то есть не совершенно сходные с нею, а также ходившие за больными и проповедовавшие неимущим. Вот хоть бы эта мистрис Флетчер, о которой говорит она.

Новый свет озарил мысли Сета. Он повернулся и, положив руку Адаму на плечо, сказал:

– Ну, неужели ты хотел бы жениться на ней, брат?

Адам нерешительно посмотрел в пытливые глаза Сета и спросил:

– Обиделся бы ты, если б она была расположена ко мне более, нежели к тебе?

– Нет, – отвечал Сет с жаром. – Как можешь ты думать это? Неужели я так мало чувствовал твое горе, что не почувствую твоей радости?

Несколько минут длилось молчание, они продолжали идти, и затем Сет сказал:

– Мне никогда не приходило на мысль, что ты подумаешь когда-нибудь жениться на ней.

– Но выйдет ли польза из этого? – сказал Адам. – Как ты думаешь? Матушка сделала из меня то, что я не знаю, где я теперь, – таких вещей наговорила она мне сегодня утром. Она уверяет, будто Дива питает ко мне необыкновенное чувство и охотно выйдет за меня. Но я боюсь, что она говорит наобум. Я желал бы знать, заметил ли ты что-нибудь.

– Говорить об этом очень щекотливо, – сказал Сет, – и я боюсь, что могу ошибаться; притом же мы не имеем права вмешиваться в чувства людей, когда они не хотят сообщить нам о них сами.

Сет замолчал.

– Но ты сам мог бы спросить ее, – сказал он, несколько минут спустя. – Она не обиделась, когда я допрашивал ее; а ты имеешь больше права, нежели я, разве что ты только не принадлежишь к обществу. Но Дина не держится мнения тех, которые думают, что общество должно быть строго связано между собою. По ее мнению, всякий может вступать в общество, так как всякий может быть достоин вступить в царствие Божие. Некоторые из братьев в Треддльстоне недовольны за то.

– Где она проведет остальное время дня? – спросил Адам.

– Она сказала, что больше не выйдет из господской мызы сегодня, – сказал Сет, – потому что она остается там последнее воскресенье… она будет читать детям из большой Библии.

Адам ничего не сказал, но подумал: «В таком случае я схожу туда после обеда, потому что если я пойду в церковь, то все время службы мои мысли будут с нею. Сегодня уж им придется петь антифон без меня».

Было около трех часов, когда Адам вошел на двор фермы и потревожил Алика и собак в их воскресной дремоте. Алик сказал, что все ушли в церковь, кроме «молодой миссис» – так он называл Дину; но такое известие вовсе не обмануло ожиданий Адама, хотя слово «все» заключало в себе даже Нанси, молочницу, нужные дела которой редко позволяли ей ходить в церковь.

Около дома господствовала совершенная тишина; двери были все заперты, самые камни и чаны казались спокойнее обыкновенного. Адам слышал нежное капанье воды из насоса: то был единственный звук; и он постучал в дверь очень тихо, как следовало при этой тишине.

Дверь отворилась, и перед ним стояла Дина, вся вспыхнувшая от чрезвычайного удивления, увидев Адама в это время, когда она знала, что он правильно бывал в эти часы в церкви. Вчера он сказал бы ей без всякого замешательства:

«Я пришел видеть вас, Дина: я знал, что остальных нет дома».

Но сегодня что-то удержало его сказать это, и он молча протянул ей руку. Никто из них не произносил ни слова, а между тем оба желали, чтоб они могли говорить, когда Адам вошел и они сели. Дина села на стула, который только что оставила около уголка стола, близ окна, и на столе лежала книга, но она не была открыта; Дина сидела перед приходом Адама совершенно спокойно, смотря на небольшой ясный огонь в светлом камине. Адам сидел против нее на треногом стуле мистера Пойзера.

– Надеюсь, что ваша матушка не захворала снова, Адам? – спросила Дина, приходя в себя. – Сет сказал, что сегодня утром она чувствовала себя хорошо.

– Нет, сегодня у нее весьма здоровый вид, – отвечал Адам с робостью, но осчастливленный явными признаками чувства Дины при виде его.

– Вы видите, никого нет дома, – сказала Дина, – но вы подождете. Вас, без сомнения, задержало что-нибудь, что вы не пошли в церковь.

– Да… – сказал Адам, остановился и затем уже присовокупил: – Я думал о вас – вот настоящая причина.

Это признание было весьма неловкое – Адам чувствовал это, думая, что Дина должна понимать все, что он хотел сказать. Но откровенность его слов заставила ее немедленно истолковать их возобновлением братского сожаления о том, что она отправлялась отсюда, и она спокойно отвечала:

– Перестаньте заботиться и беспокоиться за меня, Адам. В Снофильде у меня всего в изобилии. И мое сердце покойно, потому что, отправляясь отсюда, я не исполняю собственной воли.

– Но если б обстоятельства переменились, Дина, – сказал Адам нерешительно, – если б вы знали вещи, которых вы, может быть, не знаете теперь…

Дина смотрела на него вопросительно, но, вместо того чтоб продолжать, он взял стул и поставил его ближе к углу стола, где сидела Дина. Она удивлялась и чувствовала страх, а в следующее мгновение она мысленно перенеслась к прошедшему: то, чего она не знала, не касалось ли несчастных, живших так далеко от них?

Адам смотрел на нее – так было сладостно смотреть ей в глаза, в которых выражался теперь самоотверженный вопрос. На мгновение он забыл, что хотел ей сообщить что-то или что ему нужно было объяснить ей, что он хотел выразить своими словами.

– Дина, – сказал он вдруг, сжимая ее руки в своих, – я люблю вас всей душою и всем сердцем. Я люблю вас после Бога, создавшего меня…

Губы и щеки Дины побледнели, и она сильно дрожала под ударом тягостной радости. Ее руки были холодны, как руки мертвеца, в руках Адама, но она не могла отдернуть их, потому что он сжимал их крепко.