Джордж Элиот - Адам Бид

Он остановился неподвижно, как статуя, и почти так же побледнел. Две фигуры стояли одна против другой, держась за руки, как бы прощаясь. В то время как они наклонились друг к другу, чтоб поцеловаться, Джип, бежавший по хворосту, выскочил на дорогу и, заметив их, издал резкий лай. Они, вздрогнув, разошлись… одна бросилась к воротам и торопливо вышла из рощи, другая, повернувшись, медленно, как бы прогуливаясь, стала подходить к Адаму, который все еще стоял, пораженный и бледный, крепче сжимая палку, на которой держал корзинку с инструментами на плече, и устремив на приближавшуюся фигуру взгляд, в котором удивление быстро сменялось свирепостью.

Лицо Артура Донниторна горело – он, по-видимому, был очень взволнован. Артур старался заглушить неприятные чувства тем, что выпил сегодня за обедом вина несколько более обыкновенного и теперь все еще находился под довольно льстивым влиянием напитков, так что смотрел на эту вовсе нежеланную встречу с Адамом не так строго, как это случилось бы во всякое другое время. Впрочем, хорошо еще, что именно Адам увидел его вместе с Хетти: он был умный малый и не разболтает об этом другим. Артур был уверен, что отделается от него шуткой и сразу удовлетворительно объяснит дело. И вот он небрежно подвигался к Адаму с обдуманною беспечностью; его горевшее лицо, его вечернее платье и тонкое белье, его белые, покрытые кольцами руки, полузасунутые в карманы жилета, – все это освещалось странным вечерним светом, который легкие облачка подхватили у самого зенита и изливали теперь между верхушками деревьев над ними.

Адам все еще оставался неподвижен, смотря на приближавшегося к нему Артура. Теперь ему было понятно все: медальон и все другое, что казалось ему сомнительным; ужасно жгучий свет открывал ему тайные буквы, изменявшие смысл прошедшего. Если б только он пошевелил мускулом, то неизбежно бросился бы на Артура как тигр; но в смутных волнениях, наполнявших эти длинные минуты, он обещал себе не следовать порыву страсти, он хотел только высказать, чего требовала справедливость. Он стоял, как бы обращенный в камень какой-то невидимою силою, но эта сила была его собственная твердая воля.

– А, Адам, – сказал Артур, – ты любовался прелестными старыми буками – не так ли? Да, но к ним нельзя приближаться с топором: это священная роща. Я встретил нашу хорошенькую Хетти Соррель, когда отправлялся в мою клетку… в эрмитаж, вон туда. Ведь не должна же она идти домой по этой дороге так поздно. Вот я и довел ее до ворот и попросил поцеловать меня за труды. Но теперь я должен отправиться назад: эта дорога дьявольски сыра. Спокойной ночи, Адам. Я увижусь с тобою завтра, чтоб проститься, ты знаешь.

Внимание Артура было слишком поглощено ролью, которую играл он сам, чтоб он вполне мог заметить выражение лица Адама. Он не смотрел Адаму прямо в лицо, но небрежно окидывал взором деревья, окружавшие его, потом поднял ногу, чтоб взглянуть на подошву своего сапога. Он старался не говорить больше ничего, он бросил достаточно пыли в глаза честного Адама и, произнеся последние слова, пошел своей дорогой.

– Позвольте, сэр, на одну минуту, – сказал Адам суровым, твердым голосом, не оборачиваясь. – Мне нужно сказать вам два слова.

Артур остановился в изумлении. Людей чувствительных скорее поразит перемена тона, чем неожиданные слова, а Артур имел всю чувствительность любящего и в то же время тщеславного характера. Его изумление возросло еще более, когда он увидел, что Адам не пошевелился, а стоял к нему спиною, как бы приглашая его возвратиться на прежнее место. Чего же хотел он? Он намеревался обратить это дело в серьезную сторону. Черт бы его побрал! Артур чувствовал, что начинал терять терпение. Покровительственное расположение всегда имеет свою более низкую сторону, и в замешательстве, причиненном негодованием и беспокойством, Артур полагал, что человек, к которому он был так благосклонен, как к Адаму, не находился в таком положении, которое давало бы ему право критиковать поведение своего покровителя. А между тем он находился под властью – как случается со всяким, чувствующим себя виноватым, – человека, мнением которого он дорожит. Несмотря на гордость и негодование, в его голосе слышались и мольба и гнев, когда он сказал:

– Чего ты хочешь, Адам?

– Я хочу, сэр, – отвечал Адам тем же жестким тоном, все еще не оборачиваясь, – я хочу, сэр, чтоб вы не обманывали меня вашими легкими словами. Сегодня не в первый раз встретились вы с Хетти Соррель в этой роще, и не в первый раз целовали вы ее.

Артур испытывал страх при неизвестности, насколько слова Адама основывались на знании и насколько лишь на догадках. Его негодование увеличилось от этой неизвестности, которая не дозволила ему сообразить благоразумный ответ. Возвысив голос, он резко сказал:

– Ну, сэр, так что ж?

– А вот что: вместо того чтоб поступать, как следует человеку прямому и достойному уважения, каким мы все считали вас, вы разыграли роль себялюбивого, легкомысленного негодяя. Вы знаете так же хорошо, как и я, к чему это должно привести, когда джентльмен, как вы, целует молодую женщину, как Хетти, волочится за ней и делает ей подарки, которые она должна прятать из страха, чтоб не увидели другие. И я вам повторяю, вы разыгрывали роль себялюбивого, легкомысленного негодяя, хотя эти слова режут мне сердце, и мне легче было бы лишиться правой руки.

– Я, однако ж, должен сказать тебе, Адам, – отвечал Артур, обуздывая возраставший гнев и стараясь снова возвратиться к небрежному тону, – ты не только чертовски дерзок, но и городишь вздор. Всякая хорошенькая девушка не так глупа, как ты, чтоб предполагать, будто если джентльмен восхищается ее красотою и обращает на нее некоторое внимание, то у него на уме что-нибудь особенное. Всякий мужчина любит пошутить с хорошенькой девушкой, и всякая хорошенькая девушка любит, чтоб с нею шутили. Чем большее расстояние отделяет нас друг от друга, тем меньше беды в этом, потому что в таком случае она едва ли станет обманывать себя.

– Я не знаю, что, по-вашему, значит шутить, – сказал Адам. – Если шутить, по-вашему, значит, обращаться с женщиною так, как будто вы любите ее, а между тем не любить ее вовсе, то, по-моему, так не может поступать человек честный; а что нечестно, то ведет к беде. Я не дурак, и вы не дурак, и вы знаете лучше, чем говорите. Вы знаете, можно ли дать огласку тому, как вы вели себя с Хетти без того, чтоб она не упала во мнении всех и не покрыла стыдом и беспокойствами себя и своих родственников? Какая нужда в том, что, целуя ее и делая ей подарки, вы не имели ничего особенного в мыслях? Ведь другие-то не захотят поверить, чтоб вы делали все это так. Не говорите мне также о том, что она не может обманывать себя. Я скажу вам, вы так наполнили ее сердце мыслью о вас, что, может быть, отравили ее жизнь, и она никогда не полюбит другого мужчину, который был бы для нее хорошим мужем.