Васко Пратолини - Метелло

Слушатели слегка оробели и, когда он кончил, с секунду колебались, прежде чем зааплодировать.

— Это не Вагнер? — спросил Метелло. — Мне Вагнер не нравится!

— А я откуда знаю, Вагнер это или не Вагнер! Моя жена всегда поет эту песню, она — про любовь.

— А о чем в ней говорится?

— Ну, о чем?! Немецкий я в общем, конечно, знаю. Я там десять лет прожил, но слова этой песни не очень ясны. Libe значит любовь, Wonne — это блаженство, Lust — веселье.

— Веселье!

— Веселье!

И они снова принялись пить, а потом спели хором «Гимн трудящихся» и куплеты о Менелике и Бальдиссере. Даже Олиндо и тот отличился. Еще с тех времен, когда он работал в шахте, в его памяти сохранилась не только мелодия, но и отдельные строфы «Интернационала». Он запел:

И тут же перевел: «Первые пули будут для знати» [53] «Первые пули — генералам» (франц.). Олиндо неправильно переводит французское слово «généraux» (генералы), которое по звучанию близко к итальянскому «generosi» (знатные). .

Это толкование, сделанное со всей серьезностью, заслужило овацию присутствующих, потому что в нем была выражена мысль, с которой все они были согласны и которая вызывала у всех энтузиазм.

— Есть ли на свете более интернациональная профессия, чем наша?! — кричали они.

— Тот знает немецкий!..

— А этот говорит по-французски!

— А я — по-неаполитански, — заявил Метелло.

Его заставили исполнить «Марекьяро», и он соврал, будто сам видел окно, выходящее на море, о котором поется в песне, и будто из него можно высунуться, если попросить разрешения.

Этот день больше походил на праздник, чем на забастовку. Молодежь купалась в реке, а остальные чудесно провели время в беседке, увитой виноградом.

Сам Дель Буоно (которому суждено было со временем войти в историю), когда у него немного утихла зубная боль и он чуточку опьянел, снял пенсне, взобрался на стол и, опираясь на плечи Метелло и Немца, произнес одну из самых прекрасных речей в своей жизни. Ему аплодировал даже какой-то офицер, ужинавший за отдельным столиком.

В заключение рабочие механических мастерских, лучше других державшиеся на ногах, с триумфом пронесли Дель Буоно по виа дель Прато и обещали каменщикам свою поддержку и солидарность.

И подобно тому, как Метелло приютил Олиндо, Липпи пригласил к себе в Баньо а Риполи, где он жил «под самой аркой дель Камича», Аминту Доннини, который оказался без крова, так как из-за забастовки не мог ночевать в бараке на стройке.

— У меня где-то должна быть складная кровать, я тебе ее мигом приспособлю, — говорил старый Липпи. — На ней спал самый младший из моих мальчиков, а теперь и он уже женат. У меня их было трое, но младший, такой плут, всех за пояс заткнул. Сейчас он токарь, работает на заводе Пиньоне. Один из сыновей умер в шестнадцать лет от тифа. А средний мостит улицы. Он тоже не захотел подниматься на леса. Впрочем, он всегда был с ленцой. Видно, ему больше по душе мостить улицы. Он работает от муниципалитета, получает три чентезимо в час и наплодил кучу детей. Идем ко мне, Аминта, идем! Если пожелаешь, сможешь ночью сходить к своей жене. Далеко ли от арки дель Камича до Понте а Эма? Кратчайшим путем — четыре-пять километров. Пустяки!

Так прошел второй день забастовки, а за ним и третий, и четвертый. Но они уже больше не собирались в остерии: ни у кого не было денег на вино. Затем прошла неделя, потом — десять дней, потом тринадцать, и вот наконец минуло две недели забастовки — две недели без заработка! Но ни один из строителей не сдался. Каждое утро они шли на свои участки, хотя хозяева бывали там редко и все равно обращаться к ним не разрешалось. На строительстве торчали помощники и десятники, но с ними лучше было не затевать разговоров, чтобы не ввязаться в драку.

В эту субботу их ждало объявление — одинаковое на всех стройках. Оно гласило:

Последнее предупреждение

РАБОЧИЕ, ВЕРНУВШИЕСЯ НА СТРОЙКУ В ПОНЕДЕЛЬНИК, БУДУТ ОБЕСПЕЧЕНЫ РАБОТОЙ НА ВЕСЬ СЕЗОН. ОСТАЛЬНЫЕ МОГУТ СЧИТАТЬ СЕБЯ УВОЛЕННЫМИ. ПРИЕМ НА РАБОТУ ЗАНОВО НАЧНЕТСЯ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ, И КАЖДОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ БУДЕТ РАССМАТРИВАТЬСЯ ОСОБО.

Дирекция

В полдень строители вновь собрались в Монтеривекки и в своих выступлениях признали, что ошибались, рассчитывая обиться уступок со стороны хозяев в первые же недели забастовки. Поскольку на деле все оказалось по-иному, решили пока ничего не предпринимать, так как это могло быть расценено как признак слабости. Только в том случае, если хозяева сами дадут понять, что готовы начать переговоры, рабочие пойдут им навстречу, не обостряя положения, с искренним желанием достигнуть договоренности и, пожалуй, даже снизив свои требования на десяток чентезимо.

Дель Буоно, оглядев присутствующих, заметил, что единственного человека, предупредившего, что к началу третьей недели он сдастся, на собрании не было. Но рабочие, пришедшие из Скандиччи и Вингоне, заверили его, что молодой Фалорни вовсе не стал штрейкбрехером. Он уже не был ни забастовщиком, ни каменщиком. В течение этих двух недель Фалорни работал в деревне, в поле, отчасти для того, чтобы не бить баклуши, отчасти — чтобы не сидеть на шее у родных. В нем вновь пробудилась любовь к земле и к девушке, с которой он был помолвлен несколько лет назад. Его невеста была крестьянкой из имения в Кассе, и ее родители снова поставили условием, что отдадут дочь за Фалорни, только если он уйдет со стройки и опять станет крестьянствовать. Это был целый заговор, в котором участвовали старики Фалорни, невеста и ее родители. Парень попался на удочку. А впрочем, ему и самому этого хотелось.

— Профессию я приобрел, и никто ее у меня не отнимет, — заявил он. — А город и стройки никуда не денутся, так и будут в двух часах ходьбы от нас.

Он передавал через товарищей привет и наилучшие пожелания всем каменщикам. Рассказ о предстоящей свадьбе несколько поднял их настроение.

И вот на закате они собрались вновь и стояли, выстроившись перед своими строительными участками.

Сердца их были полны надежды и в то же время сжимались от страха; даже у самых закаленных сердце невольно билось, как у драматурга в день премьеры или как у влюбленной девушки. Эти люди не умели притворяться: стоило взглянуть на них, и сразу можно было понять, чего они добиваются.

В тот вечер хозяева ожидали их прихода. Они встретили каменщиков с таким видом, смотрели на них так, будто хотели сказать: «Мы потеряли двенадцать дней. Задержка принесет нам ущерб в несколько тысяч лир. Но зато все это время мы не платили вам денег. И вот сейчас мы пойдем домой, где для нас давно готов ужин. Мы можем и еще подождать. А вот вы-то как? Что ждет вас дома сегодня вечером»?