Ричард Йейтс - Одиннадцать видов одиночества

— Серьезно? — переспросил Гарри. — Вот здорово.

Повисла пауза.

— Гарри, — позвала Майра.

— Что, милая?

— Тебе ничего нового не сказали?

— Нового?

— Ну, то есть придется тебе делать операцию на другой стороне или нет?

— Нет, милая, не сказали. Я ведь говорил тебе: теперь об этом речь зайдет не скоро. Я ведь, кажется, подробно все объяснил.

Рот его расплылся в улыбке, но хмурый взгляд, казалось, говорил: «Что за дурацкий вопрос». Таким же взглядом он когда-то, давным-давно, отвечал на вопрос: «Как ты думаешь, когда тебя отпустят домой?»

На сей раз он стал объяснять:

— Пойми, сначала мне нужно оправиться после этой последней операции. В этом деле спешить нельзя, нужно двигаться шаг за шагом. Нужен долгий послеоперационный период, чтобы можно было сказать, что я чист, тем более в моем случае, когда уже было несколько рецидивов за последние — сколько там? — четыре, кажется, года. Так что теперь нужно выждать, не знаю сколько — полгода, наверное, а то и больше, — и посмотреть, как пойдут дела на этой стороне. И тогда уже определяться, что делать со второй стороной. Может, сделают еще одну операцию, а может, и нет. Ты ведь понимаешь, милая, в таком деле ничего нельзя сказать наверняка.

— Конечно, Гарри, я понимаю, прости. Я не хотела задавать глупые вопросы. Просто хотела знать, как ты себя чувствуешь и как вообще дела. Тебе больно?

— Нет, уже совсем не больно, — сказал Гарри. — Во всяком случае, если не поднимать руку слишком высоко, например. Если поднять, бывает больно, а еще во сне я иногда перекатываюсь на этот бок, и тогда тоже больно, но если находиться в более или менее нормальном положении, совсем не больно.

— Вот и хорошо, — сказала Майра. — Я очень, очень рада.

Оба молчали довольно долго, как им показалось, и в окружении разнообразных звуков — шума радиоприемников, смеха и кашля, которые раздавались с соседних коек, — молчание их казалось странным. Гарри с отсутствующим видом принялся листать большим пальцем страницы журнала «Попьюлар сайнс». Майра остановилась взглядом на фотографии в рамке, что стояла на прикроватной тумбе: на снимке они были вдвоем, перед самой свадьбой, во дворе у ее матери, в Мичигане. Она казалась совсем юной и длинноногой в этой юбке образца 1945 года и явно не умела еще одеваться и не знала, как встать, и вообще ничего еще не знала и готова была ко всему, а на лице — детская улыбка. А вот Гарри… удивительное дело, но на этой фотографии он казался даже старше, чем теперь. Наверное, оттого, что лицо у него было круглее и вся фигура крепче, да и одежда способствовала: на нем была темная короткая куртка, на ногах — сияющие сапоги. Ах, до чего же он был хорош собой, с этим волевым подбородком и с твердым взглядом серых глаз, — гораздо симпатичнее, например, чем коренастый, чересчур крепко сколоченный Джек. Теперь же, когда Гарри сильно похудел, и губы, и глаза у него как-то смягчились, и в целом он стал похож на худенького маленького мальчика. Его изменившееся лицо теперь хорошо подходило к пижаме.

— Ох, как я рад, что ты принесла мне этот журнал, — сказал он, указывая на «Попьюлар сайнс». — Тут есть статья, которую я очень хочу прочитать.

— Я очень рада, — отозвалась Майра, но ей очень хотелось воскликнуть: «Неужели это не может подождать до моего ухода?»

Гарри отложил журнал, преодолевая желание немедленно взяться за чтение, и спросил:

— Милая, а как дела во всем остальном? Я имею в виду — кроме работы.

— Отлично, — сказала она. — Позавчера получила письмо от мамы — такое рождественское, что ли. Она передает тебе самые сердечные приветы.

— Вот и хорошо, — проговорил Гарри, но желание немедленно прочесть статью стало перевешивать. Он снова перевернул журнал, открыл на своей статье и как бы невзначай прочел пару строк — словно просто желая убедиться, что статья и вправду его, — а затем погрузился в чтение, забыв обо всем на свете.

Майра прикурила новую сигарету от окурка предыдущей, взяла журнал «Лайф» и стала листать его. Время от времени она поднимала взгляд, чтобы посмотреть на мужа. Он лежал и, читая, покусывал костяшку пальца и почесывал подошву ноги в носке согнутым большим пальцем другой ноги.

Так они провели остаток часа посещений. Незадолго до восьми часов через центр палаты прошла группа людей. Улыбаясь, они катили по проходу пианино на резиновых колесиках: это были артисты от Красного Креста, они выступали каждое воскресенье, по вечерам. Процессию возглавляла миссис Балачек — добродушная грузная дама, пианистка. За нею следовало пианино: его катил бледный молодой тенор с вечно влажными губами. Далее шествовали певицы: пышное, со строгим лицом сопрано в платье из тафты, которое, казалось, было тесно в пройме; стройное контральто с чемоданчиком. Пианино прокатили мимо койки, где лежал Гарри, остановились примерно в центре палаты и стали доставать ноты.

Гарри оторвался от чтения:

— Вечер добрый, миссис Балачек!

Она сверкнула на него очками:

— Как дела, Гарри? Послушаешь несколько рождественских гимнов?

— Да, мэм.

Пациенты стали один за другим выключать радиоприемники, и гам постепенно стих. Но прежде чем миссис Балачек успела ударить по клавишам, в дело вмешалась медсестра, дама приземистого сложения, в туфлях на резиновой подошве. Она тяжело прошлепала по проходу, вытянув вперед руку, чтобы музыку не начинали, пока она не сделает объявление. Миссис Балачек снова села, а медсестра, вытянув шею, возгласила:

— Час посещений окончен! — сначала в один конец палаты, потом в другой: — Час посещений окончен!

Потом она кивнула миссис Балачек, улыбнулась под стерильной белой маской и потопала обратно. Шепотом посовещавшись с коллегами, миссис Балачек в качестве вступления заиграла «Новогодние колокольчики» [8] «Jingle Bells» — популярная рождественская песня (1857), автор — Джеймс Лорд Пьермонт (1822–1893), американский композитор и музыкант. , чтобы заглушить шум, который неизбежно производили уходящие посетители. Щеки ее тряслись, а певцы тем временем собрались в сторонке, чтобы тихонько прокашляться. Они ждали, пока шум уляжется и публика будет готова уделить им полное внимание.

— Ого! — удивился Гарри. — Я и не думал, что уже так поздно. Идем, я провожу тебя до двери.

Он медленно сел и спустил ноги на пол.

— Нет-нет, Гарри, не беспокойся, — сказала Майра. — Лучше лежи.

— Нет, все в порядке, — возразил Гарри, и его ноги скользнули в тапки. — Подай мне халат, милая. — Он встал, и Майра помогла ему накинуть вельветовый купальный халат — явно слишком короткий.

— Доброй ночи, мистер Чанс, — сказала Майра; мистер Чанс ей улыбнулся и кивнул.

Затем она пожелала доброй ночи Реду О’Мере и пожилому господину, а потом и Уолтеру: их путь пролегал по центральному проходу, мимо его инвалидного кресла. Майра взяла Гарри за руку и удивилась: до того тонкой оказалась эта рука, — а затем стала внимательно наблюдать за каждым его осторожным движением, за каждым шагом. Они стояли лицом к лицу, среди маленькой кучки посетителей, которые неловко топтались в передней, все никак не решаясь уйти.