Ханна Бренчер - Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

Я, право, благодарна за то, что Хуан-парикмахер так и не подошел ко мне в тот день, когда я выронила все эти «Измени свое отношение», «Измени мир» и «Измени свою жизнь» и они рассыпались по веранде. Тогда я была бы вынуждена сказать ему, что собираюсь научиться быть полной и цельной, одновременно смеясь вместе со своим внутренним ребенком, при этом учась сжимать жировые складки на своих бедрах со страстной одержимостью и оставаться своим собственным источником света. Он, пожалуй, посмотрел бы на меня косо и спросил, почему это я пытаюсь наладить свою жизнь, читая книжки.

Эти книги меня разочаровали. Если тебе интересно, мне нужен был какой-то важный секрет, пошаговый процесс, который мог бы действительно решить мои проблемы. Я уверена, что некоторым людям это помогает, но у меня книги по самопомощи лишь вызвали жуткое ощущение крайнего одиночества. Всякий раз, раскрывая очередную книгу, я не знала, как справиться со вселенной, а вселенная казалась мне такой безликой! Совсем не того рода штукой, к которой можно прижаться лбом, чтобы вглядеться сквозь стекло и увидеть, где твое место в этом хаосе.

Догадываюсь, я была слишком молода, чтобы осознать, что нам не всегда удается обрести контроль над жизнью. Иногда для того, чтобы научиться быть лучшей версией самой себя, нужно долго плюхать по грязи.Никакой красоты. Никакого ритма. Никаких «шаг за шагом» или внятных рецептов. Просто грязь.

Попробовать зайти в эту церковь было моей идеей. Я дала матери обещание, что, пока буду в Бронксе, попробую поднять камень (или что-то в этом роде) и попытаюсь найти Бога. Эта церковь была всего в полумиле от нашей съемной квартиры. Маленькая, простенькая, стоявшая в ряду кирпичных строений, она была похожа на классическую церковь с белой колоколенкой – из тех, что можно увидеть в кино.

Мы тихо вошли внутрь. Прихожане уже заполнили помещение, обнимаясь при встрече, будто по нескольку лет не виделись. Слышались ахи и охи. И приветствия. Люди, которых ты едва знала на прошлой неделе, касались твоего плеча и говорили: «Я буду молиться за тебя», – и говорили это от чистого сердца. Всю неделю они действительно поминали тебя в своих вечерних шептаниях.

Это было то, что я предпочитаю называть «церковью, которая бывает не только по воскресеньям». Это была истинная вера в то, что Бог не просто является в воскресенье и истаивает к утру вторника. То, как они говорили о Боге и включали Его в свои разговоры, заставляло меня гадать, что же я такое упускаю. Их разговоры звучали так, будто они усаживаются поболтать с Богом каждое утро. Я же всегда умела только составлять список пожеланий – длинный, как список рождественских подарков, – а потом ныть всю неделю, если Бог не «являлся», чтобы дать мне то, о чем я просила.

Перед началом богослужения люди проходили мимо нас, пожимали нам руки и спрашивали, что привело нас в их маленькую церковь, в их маленькую общину. Были и такие, кто, не тратя время на рукопожатие, сразу переходил к объятиям, широко разводя руки и призывая прийти к ним. Казалось, их объятия поглощают меня, каждое – на одну крохотную вечность. Я вздрагивала, когда они притягивали меня к себе. Вздрагивала, когда отпускали и возвращались к разговору с другими людьми. Я не могла не ревновать, когда они отпускали меня и отходили в сторону. Как ни странно, мне хотелось быть одной из тех, по кому они успели соскучиться с прошлой недели.

Люди пели. Ноги притопывали. Ладони вздымались волнами и хлопали. И к потолку неслись возгласы – «Иисус Христос!», «Аллилуйя!» – словно сам Иисус устраивал частную вечеринку под шпилем. Все устремлялось вверх и пело в унисон. Казалось, сами стены маленького здания вот-вот раздадутся под напором этого ликования. Если бы радость могла выбивать окна, а «аллилуйя» – проламывать половицы, к полудню от этой церкви не осталось бы камня на камне.

Одна женщина неистово размахивала в воздухе желтым флагом, ходя туда-сюда по рядам. Другая пала на колени, воздевая руки; по щекам ее струились слезы. Люди вопили, задрав лица кверху, на разных языках. Зрелище было заразительным.

Празднество захлестнуло меня и втянуло внутрь. В меня врывались всевозможные эмоции. Я вцепилась в спинку скамьи, чувствуя себя пьяной и одурманенной радостью, которая омывала меня с ног до головы, со всех сторон. Бог таким не бывает, думала я. Бог – это начальник. Власть. Диктатор .

Он любил нас небезусловной любовью. Он был сплетником, у которого всегда находилось, что сказать о том, где и как я поступила неправильно. Он рисовал галочки против моего имени на своей грифельной доске на небесах. Он обрывал крылатые лепестки с ромашек: «Люблю, не люблю…» Я упрощала Его донельзя. Я рядила Его в сомнения. Я накидывала на плечи Бога мантию с оттенком осуждения. Я думала, что Он – гневное существо, восседающее на облаках, бросающееся молниями и, топая ногами, мечущееся по бару с воплями: «ГР-Р-Р-Р-Е-Е-Е-ШНИКИ!!!» Он был тем чуваком, который портит вечеринку, а не тем, кто ее начал.

С каким таким Богом встречались и общались эти люди? На каком таком ином участке небес все они так неистово веселились? Я тоже хотела кусочек их небес. Если это небеса, то мне тоже хотелось их кусочек.

Музыка гремела по всей церкви. Я дотронулась до щек и заметила, что плачу. Эмоции, которым я не ведала названия, скакали по всем моим внутренностям. Я была голодна. Но это был иной, необычный вид голода. Я была одинока. Я завидовала окружавшим меня людям, завидовала тому, что у них было. Тому, с какой легкостью все они держались за руки. Они так беззаветно полагались друг на друга. И вот она я – всегда желавшая остановить чужую нищету, или прикоснуться к чужой нищете, или познать чужую нищету – и даже не знающая, как признать свою собственную. Я не знала, как признать, что мне чего-то не хватает.

Тебе знаком тот момент, когда уже достанешь всю мякоть и слизистые внутренности из тыквы, перед тем как вырезать в ней рот и превратить в фонарь для Хэллоуина? Вот точно такое же было ощущение – только вместо тыквенной мякоти были мои кишки и моя истина. Но даже в тыквенной мякоти всегда ждут наготове семена. Ждут, когда обратят внимание на то, чем они могут стать, если их правильно прорастить.

Я была упрямицей, которая вступила в этот год с мыслью, что будет кому-то «помогать». Но в этой церкви, когда что-то раздирало мое нутро, я осознала, что это мне нужна помощь. Это мне будут помогать в течение этого года. Как я и говорила, во мне были небезнадежные семена.

Однажды днем, через пару недель после того, как я начала работать у сестры Маргарет, она повезла меня с собой на другой конец города, на встречу, посвященную подаче заявок на гранты. Она хотела, чтобы центр начал процедуру подачи заявок на некоторые гранты в попытках получить дополнительное финансирование, и я предложила помочь с заполнением бланков. Честно говоря, я ни малейшего понятия не имела, как подавать заявки на гранты, но была готова взяться за любую работу. В те дни я на все отвечала «да». Да, я буду присутствовать на встрече. Да, я это выясню. Да, я буду делать что угодно, если вы просто пообещаете занять меня работой.