Ханна Бренчер - Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

Я пыталась разглядывать других пассажирах. Они сидели, уставившись в свои газеты. Там были бизнесмены в костюмах, которые на августовской жаре казались пыточными инструментами для удушения. В двух рядах от себя я заметила женщину, стоявшую на перроне. Она приложила ладони к окну и прислонилась лбом к тонированному стеклу. Это была моя мама. Она искала меня взглядом. Еще один последний разок.

Она выглядела достаточно безумной, чтобы напугать пассажиров, сидевших впереди меня, – с ее седой головой и откровенным отчаянием, написанным на лице. В этот момент она не была похожа на стихотворение. Она была похожа на человека, который не умеет сказать «прощай».

Мама шла вдоль поезда, от окна к окну, пока не добралась до соседнего с моим. Я откинулась на сиденье и сползла как можно ниже, чтобы она меня не заметила. Если бы она нашла меня, то увидела бы, как с моих щек капают слезы. Она поняла бы, что я боюсь всего, что мне предстоит.Например, так и не найти смысл или упустить суть. Было ощущение, будто я упаковываю и складываю каждую эмоцию в тот же миг, как ощущаю ее, не желая взглянуть ей в лицо. Такие вещи становятся багажом, если не даешь себе время распаковать их.

Она несколько секунд вглядывалась внутрь вагона через окно, а потом вернулась к середине платформы – с красной сумкой на боку и в шлепанцах в тон. Я приложила ладонь к стеклу и стала мысленно писать ей письмо.

Мама!

Жизнь еще никогда не казалась такой ослепительной. Хоть ты и выглядишь чуточку смешно и жалко, расплющивая лицо о вагонное окно, мы обе знаем, что меня ждет яркая жизнь.

Это мой шанс заставить тебя гордиться мной, как никогда прежде. Я знаю, ты скажешь, что и так гордишься; что глупо делать своей жизненной мотивацией желание заставить кого-то гордиться. Но я ничего не могу поделать: я этого хочу.

Сейчас у меня есть шанс показать тебе, что я способна найти свое место в этом мире. Может быть, заодно найти и Бога. (Я знаю, что мы с тобой не всегда сходились во мнении на Его счет – как Он выглядит и чем пахнет. Но я все равно благодарю тебя за то, что ты дала мне объект веры, который есть нечто большее, чем мое собственное тело, даже если я его не вполне понимаю. Там, в Манхэттене, я не стану закрывать на Него глаза.)

Я знаю, ты беспокоишься за меня. Не потому, что думаешь, будто я ни на что не способна, а потому, что ты втайне всегда волновалась, что жизнь пролетит, а я так и не научусь топать по лужам или влюбляться. Могу пообещать тебе: я научусь. Если и есть на свете наставник в такого рода вещах, то им должен быть Нью-Йорк.

Спасибо, что отпустила. Даже если мы обе могли бы продержаться немного дольше, – спасибо, что отпустила меня.

С любовью,

Твоя девочка

Я никогда не говорила ей таких вещей в реальности. Как много из того, что думаешь и хочешь сказать другому человеку, никогда не просачивается в реальную жизнь!Эти вещи остаются запертыми в тайных комнатах внутри тебя. Они проживают короткую жизнь в сердцах людей, которые не имеют мужества сказать то, что они хотели сказать все это время. Некоторые люди уходят, и уезжают, и умирают, и меняются – а ты так и не собралась сказать им о своих чувствах.

Мама побрела прочь с платформы. Поезд медленно тронулся. Я смотрела, как ее силуэт на платформе становится все меньше и меньше. Выдыхая, я проговаривала безмолвные обещания, надеясь, что они вылетят из окон поезда, идущего на юг, и запутаются у нее в волосах:

– Я постараюсь дать тебе повод гордиться мной. Очень гордиться.

Есть распространенная легенда, которую рассказывают о девушках, приехавших в Нью-Йорк вслед за своими мечтами. Их дни состоят из долгих рабочих часов, заполненных до последней секунды фашистками – редакторами модных журналов, тасканием вешалок с моделями осенних подиумов и десятками поручений, которые нужно выполнить. Все это они делают, балансируя картонным подносом с обжигающим латте на тоненьких, как карандашики, каблуках. Героиня таких рассказов прекрасна трудноуловимой красотой. Известно, что она неуклюжа и стеснительна, но вклинивается в любой разговор с поразительной целеустремленностью. Она знает, чего хочет. Во многих отношениях она – аутсайдер. И еще у нее есть мечта, неукротимая, поблескивающая в ее глазах.

Я вызубрила этот сюжет наизусть, проглотила его целиком. Не один год я упивалась этой историей, словно она была десертной тарелочкой, которую я никак не могла вылизать дочиста. В тот день, когда вышел на экраны фильм «Дьявол носит «Прада» и все мы смогли прикоснуться к вожделенному, как Святой Грааль, узенькому глазку в мир модных журналов, мой голод стал еще сильнее. Я мечтала о длинных списках дел в ежедневниках, еще более длинных днях – и о такой роли, которая вознесет меня на вершину в моей сфере деятельности путем пихания локтями и тяжкого труда. Я хотела быть девушкой из Нью-Йорка, которая умеет подзывать такси легким мановением руки, переходить через улицу с безрассудной отрешенностью и щеголять новинками из модных коллекций, зная, что у черного цвета бывает много оттенков.

Но было в этих историях нечто, неизменно неприятно задевавшее меня. Они оставляли глубокое беспокойное чувство. В самом конце героиня – каковы бы ни были ее стремления и амбиции – всегда влюблялась. Да, она влюблялась или ее любовь рассыпалась на части, а потом снова склеивалась; но заключительные сцены всегда изображали ее с кем-то вместе. Я проходила с ней весь ее путь, сжимая подушку и думая: «Это же я, это я!» – но чувствовала себя покинутой в конце фильма.

В мире, который навязывал мне убеждение, что я должна непрерывно искать «того самого единственного» – и найти недостающий кусочек головоломки небес в море голубых аппликаций из картона, – я хотела чего-то иного. Никто не виноват, что мы так устроены. На свете хватает фильмов, книг и рекламы, чтобы убедить всех одиночек, будто мы – недостающие фрагменты.Будто мы еще не прибыли к месту назначения. Будто мы должны поспешить, чтобы встретить кого-то, даже если сами беспомощно барахтаемся, силясь понять хотя бы свою роль в этом сюжете. Мне нужна была такая любовная история, которая заставила бы меня остановиться и сосчитать морщинки на руках саксофониста в Центральном парке. Сказать «спасибо» от чистого сердца. Чувствовать нутром, что есть причина тащить свои чемоданы по станции Центрального вокзала, чтобы едва поспеть на тот поезд. Просыпаться, веря, что для меня возможно волшебство. Я хотела найти в этой жизни нечто такое, что заставило бы меня понять ее смысл.

Я хотела жить внутри жизни, которая бы говорила: «Девочка, вся эта растреклятая штука – твоя любовная история. Это не трагедия. Это не песня жертвы, не пустой блокнот, ждущий ручки, которая что-нибудь в нем напишет. Это любовная история, готовая взобраться на те дурацкие замковые стены, которые ты сама выстроила. Так что, детка, давай-ка спускай свои косы».