Ханна Бренчер - Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

Ты упустишь Благодать и все чудеса, которые она дарит. Ты не посмотришь достаточно пристально на бизнесмена, шуршащего газетой «Нью-Йорк Пост», чтобы заметить, что у него из-под костюмных брюк видны носки в желто-голубую тонкую полосочку. Ты не увидишь необычайно тонко нарисованные арбузики на ногтях девушки, которая лихорадочно набирает сообщения, пока едет в метро. Роспись настолько тонкую, что видны крохотные семечки зрелого арбуза, танцующие на ее кутикуле.

Ты не увидишь мужчину напротив, сжимающего руки так, будто его терзает тревога. А если ты его не увидишь, то и не помолишься за него. И хотя ты можешь думать, что на твои молитвы никто не отвечает, любая молитва – это шанс выскользнуть из собственного хаоса, чтобы попросить: пусть кто-то другой будет ошеломлен маленькой благодатью и радостью в этот день.

Если не обращать внимания, то упустишь этот короткий миг, когда поезд выныривает из-под земли перед стадионом «Янки», где можно увидеть начало самых изумительных закатов. Не заметишь, как солнечный свет ложится покрывалами на верхушки зданий. Желто-золотые покрывала. В тот же миг в твоем телефоне оживут все службы, и все сообщения, которые накопились за время пути по мертвым зонам, высветятся на экране. Но не смотри на них – смотри лучше на закат. Сообщения никуда не денутся, а ты увидишь то, о чем часто говорят люди старшего возраста, жалея, что в молодости не замечали этого чаще.

Когда-то я много думала о рае. На что он похож? Как он пахнет? Долго он представлялся мне похожим на фильм «Титаник». Я смотрела его много раз и была убеждена, что всем нам предстоит этот момент на гигантской лестнице. Самая последняя сцена, когда Роза входит и стоит у подножия лестницы. Джек оборачивается – и выглядит точь-в-точь как тот Джек, в которого она влюбилась так давно, – и на его лице написана тысяча самых разных чувств: «Ты здесь. Ты наконец здесь. Я ждал тебя».

Мне эта сцена очень-очень долго казалась раем. Заметь, мне тогда было одиннадцать лет, и я хотела попасть в рай только потому, что там меня будет ждать Джек Доусон. Я думала, что, наверное, в этот момент на лестнице появится Бог и заберет меня в Свой огромный частный кинотеатр. Мы с Ним сядем, Он откинет спинку своего кресла и скажет что-то вроде: «Ну, как тебе эта поездка? Понравилась?»

Я надеялась, что смогу сообщить Ему добрые вести о людях, с которыми познакомилась, и о делах, которыми занималась. Это странное чувство иногда появляется у меня до сих пор – что я хочу вызвать у Бога чувство гордости. Я представляла себе, как Он держит большой райский пульт управления и указывает им на экран перед нами.

«Погляди-ка, – говорит Он. – Пора тебе узнать, какое воздействие – большое и малое – ты оказала тем, что была там и была человеком». Может быть, сделав большой глоток малинового коктейля и зачерпнув горсть масляного попкорна, Он скажет: «Твоя жизнь служила целям, которые ты даже не могла себе представить».

Я не знаю, что на самом деле происходит на небесах, есть ли в раю огромная лестница или кинотеатр, в котором можно увидеть все, на что ты повлияла, в своего рода приключенческом фильме типа «Столкновения». Зато я точно знаю, что именно так устроены наши истории: отпечатки, которые мы оставляем на ладонях других, обладают способностью переходить из рук в руки. Малейшие наши поступки, о которых мы забываем, могут помочь кому-то выжить и выстоять.Я перестала сомневаться в таком воздействии, потому что вера в него – вера в чудеса среди грязи повседневности – дает тебе ощущение цели.

И если там все-таки есть кинотеатр и Бог как экскурсовод по залам воспоминаний других людей, то я знаю, что Он, вероятно, уже коснулся женщины по имени Элен Берр. Он назвал ей мое имя и рассказал ей все о том дне, когда я ее встретила.

Это было во вторник. ООН организовала неделю памяти Холокоста, чтобы почтить память женщин, лишившихся жизни или боровшихся за нее из последних сил в 1933–1945 гг. На весь февраль главное фойе было превращено в мемориал жертв и выживших.

Ради этого дня я убрала все дела из своего расписания. Я торопилась увидеть преображение зала. Когда я приехала, там стояла тишина. Слышны были только шаги посетителей. Я стояла у главного входа и впитывала в себя тишину, пройдя под имитацией арки ворот Аушвица, на которой было написано Arbeit Macht Frei – «Труд делает свободным». Интересно, кто были люди, строившие ее? Люди, которые выбивали на камне эти переплетающиеся буквы. Знали ли они, сколько несчастных прогонят через эти ворота и сколько из них больше отсюда не выйдет?

В центре холла были расположены рисунки-наброски неизвестного узника Аушвица. Я стояла сбоку и вдруг заметила, что стены покрывают какие-то надписи. Обрывки, которые, как мне показалось издалека, были частью какого-то дневника.

Моя первая мысль была о дневнике Анны Франк. Это всегда была моя первая ассоциация между словами «дневник» и «Холокост». Я расспрашивала об этом людей в последующие годы, просто чтобы убедиться, что я не одна такая. Оказалось, существует тайное, но не такое уж секретное общество людей, которые любят дневник Анны Франк. Ее история привлекает многих. Она была с нами, пока мы росли: копии ее потрепанного дневника в бумажной обложке вручали нам в школе, когда мы только начинали знакомиться с половой зрелостью, французскими поцелуями и прыщами на спине. И тут вдруг появляется Анна и ее дневник, воображаемая подружка Китти. Мы получили возможность заглянуть одним глазком в ее жизнь, проживая ее на каждой странице. А потом Анна оказалась с нами, когда мы повзрослели и прочли ее дневник снова, открывая в нем то, чего раньше не видели.

Анна была одной из тех, кто боролся с трудностями, старался не дать умереть надежде и, может быть, думал где-то в темном углу: «Узнает ли кто-нибудь когда-нибудь мое имя? И о том, что со мной сделали?» Я всегда представляла этих людей героями, хотя никогда не узнаю всех их имен. Они были героями просто потому, что были там, стояли перед другими человеческими существами, старавшимися лишить их достоинства.

Подойдя поближе к дневнику, покрывавшему белые стены зала, я поняла, что он принадлежал женщине, которую назвали «французской Анной Франк». В 2008 году ее записи были наконец опубликованы и попали на полки книжных магазинов. Она была в том же концентрационном лагере, что и Анна. Их смерти разделяли всего несколько недель. Возможно, никто никогда не узнает, обменивались ли они взглядами или, может быть, сидели так близко, что их локти соприкасались, когда их держали внутри ограды Берген-Бельзена.

Ее звали Элен. Элен Берр. Ей был в то время 21 год. Она изучала английскую литературу в Сорбонне, во Франции. Была парижанкой. Жила счастливой, обеспеченной жизнью. Писала вещи, от которых у меня кружилась голова, потому что я не подозревала, что тяжкая поступь Холокоста может звучать так красноречиво.