Иван Катков - Еще один день [СИ]

Кэтрин сидела за столом и листала какой-то глянцевый журнальчик.

— Здрасьте, — сказал я, развалившись на стуле.

— Сядь нормально, — рявкнула орхидея, моментально разбив всю мою хрупкую лирику.

Я подобрался.

— Фамилия? — спросила она, отложив наконец журнал.

— Чья? — решил поиздеваться я.

— Ну не моя же, — ответила звезда Голливуда, сверля меня взглядом.

— Моя фамилия, — кивнул я на папку перед ней, — огромными красными буквами увековечена здесь.

— Умный?

— Был бы умный, — вздохнул я, — сюда бы не загремел.

Кэтрин разложила на столе какие-то карточки с рисунками.

— Что здесь изображено? — ткнула она ноготком в одну из них.

— Кремль, — без раздумий ответил я.

— В шестое хочешь? — пригрозила орхидея.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал я, вглядываясь в замысловатые узоры, — Лев Толстой в "Ясной поляне". Здесь отчетливо видно, как он плугом пашет землю. И Софья Андреевна тут. Сидит на веранде, чайком балуется.

— Здесь что? — с каменным лицом Кэтрин придвинула следующую карточку.

— Купель Силоамская. И сады Армиды.

— Хорошо, так и запишем, — она раскрыла папку и взглянула на меня исподлобья.

— Пишите, пишите, — не унимался я. — Девушка, я вас очень прошу, поставьте мне диагноз- "хронический раздолбай с прогрессирующей формой легкомыслия", не ошибетесь.

С едва заметной улыбкой Кэтрин записала в моем личном деле "здоров".

— А что вы делаете сегодня вечером? — спросил я, поднимаясь.

— Ой, иди уже, Дон Жопен. Давай следующего зови.

****

Как-то раз друзья привезли Лехе травы. Шуля дуть отказался, и, дождавшись отбоя, мы пошли в туалет вдвоем. Леха достал из кармана пипетку, втянул с ладони траву, и протянул мне. Я затянулся, покашлял и передал Лехе. Покурив, мы вернулись в палату, и стали уничтожать все свои съестные заначки. Ребята давно спали, а мы сидели на своих койках и чавкали.

— Ты как? — едва сдерживая смех, полушепотом спросил Леха.

— Нормуль, — ответил я, выдавив колбасный паштет в рот, — не спалиться бы только…

— Ложись, и не спалишься, — Леха смял пакет из-под чипсов и убрал в сумку.

Я прилег. Уткнув голову в подушку, мой сокурыш глухо смеялся.

Вскоре я отключился и увидел идиотский сон. Снились мне фигуристки. Выступали они на стадионе. Я сижу на трибуне. Вокруг меня странные люди бандитского вида. На них телогрейки, ватные штаны и валенки. А я почему-то голый. Звучит гимн России. Вдруг кто-то толкает меня в спину, и я падаю на лед. Ко мне подкатывают фигуристки, хватают за руки, за ноги и тянут в разные стороны. Гимн смолкает. Люди на трибунах в ожидании замирают. Легко разорвав меня на части, фигуристки скользят по кругу, демонстрируя публике мои фрагменты. Затем выбрасывают их на трибуну. Вступает торжественная музыка. Начинается хаос. Все дерутся за куски человечины. И тут я обнаруживаю себя в беснующейся толпе. Пытаюсь отобрать свою ногу у небритого мужика с приплюснутым носом. С большим трудом мне это удается. Мужик падает на колени и рыдает. Я жадно впиваюсь зубами в ляжку, и понимаю, что ем жареную баранину. А рядом дети. Грязные, неухоженные. Фигуристки смотрят на меня с укором и в один голос твердят: "Зачем отнял у маленького?! Зачем отнял у маленького?! Верни украденное!" Мне становится ужасно стыдно.

— Он первый начал, — краснея, оправдываюсь я, и отдаю кусок ребенку.

Мда, наверное, Кэтрин все же ошиблась с диагнозом. Думаю, что здоровые таких снов не видят. Даже по накуре.

****

Потом в седьмом корпусе мне сделали энцефалограмму.

Выйдя из кабинета, я заметил интересного пациента. Он был в широкополой фетровой шляпе, кожаных мокасинах и махровом халате.

Пушистые седые бакенбарды и бледная кожа делали его похожим на аристократа 19 века. Старичок сидел в коридоре на стульчике и читал книгу. Я присмотрелся- Хорхе Луис Борхес "избранное".

— Молодой человек, — поднял голову он, когда я проходил мимо, — постойте.

Я остановился. Аристократ закрыл книгу, заложив страницу пальцем.

— А вы знаете, в чем заключается основная философская проблема человечества?

— Понятия не имею, — ответил я, и хотел уйти.

— Самоубийство! — вдруг вскрикнул старик. Его скрипучий голос разнесся по коридору.

— В смысле?

— Решить стоит или не стоит жизнь того, чтобы прожить ее, значит ответить на основной вопрос философии, — вдумчиво проговорил он, и, раскрыв книгу, склонил голову. — Почитайте Камю, — добавил он вполголоса, — многое поймете.

— Обязательно, — пообещал я и зашагал к выходу.

Старик расхохотался. Злобно и оглушительно.

****

Через двенадцать дней меня выписали. В армию я так и не попал.(На повторном обследовании хирург выявил у меня сколиоз второй степени). И на философский вопрос все еще не ответил.

Валера увидел на площади суетливую толпу. Недалеко от памятника Ленину с гомоном носились дети. Кудахтали и размахивали списками фамилий раскрасневшиеся воспитатели. Родители торопливо выгружали из багажников авто рюкзаки и сумки. Горластые тренеры не могли сосчитать привезенный с собой спортинвентарь. Пацаны в красно-белых майках встали в круг и по очереди чеканили мяч. Девочки лет тринадцати делали селфи с историческим монументом.

Патрульные машины, преградив въезд, изредка покрякивали сиренами. У обочины, путаясь в веренице припаркованных легковушек, возвышались два туристических автобуса.

— Здорово.

Услышав знакомый голос, Валерка обернулся.

Эдуард щелчком выстрелил окурком и протянул руку. Невысокий, с короткой стрижкой и кришнаитской косичкой на затылке. На Эде были выцветшая майка с едва уловимым изображением Гребенщикова и широченные бриджи кислотного цвета. За спиной гитара, одетая в джинсовый чехол, левое плечо оттягивала дорожная сумка.

— Как думаешь, опохмелиться успею? — спросил Эдик, поправив лямку на плече. — Там "Спар" за углом. Рванем по пиву?

— Ты че, обалдел, что ли? — выпучил глаза Валерка.

— Нормально. Ты лучше глянь, Вожака не видно?

Вожаком они прозвали Руслана Вафовича, директора спортивно-оздоровительного лагеря "Олимпиец", по совместительству дядю Эдуарда.

— Да вон он, с тренерами перетирает.

— Вот гад, — Эдуард в сердцах бросил сумку на асфальт, — ну вот как после этого быть?! Это ли не юдоль скорби?

Заметив ребят, директор бодрой походкой направился к ним. Подтянутый, с седым ежиком на голове. На свои шестьдесят три дядя Эдуарда совсем не выглядел. Его можно было принять за рано поседевшего, крепкого сорокалетнего мужчину.

— Че стоим? Кого ждем? — отрывисто бросил Вожак.

— Мы тоже рады вас видеть, Руслан Вафович, — устало выдавил Валера.

— Так, без разговоров. Дуйте ко второму автобусу, поедете с борцами.