Александр Сегень - Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Я тоже о космосе пекусь, — спокойно возразил Дмитрий Емельянович. После схватки с Александром Вздугиным бафометофористы не представляли для него достойных соперников в споре. — Сергей Львович, извольте взглянуть на мою систему.

Он протянул Лихоманову красиво отпечатанный манифест. Тот взял, уважительно нахмурился и стал читать. Бафометофористы выглядели уже посрамленно. Тот, который с серьгой в ухе, даже привстал, чтобы заглянуть на название читаемого документа.

— Лев Яшин какой-то… — пожал он плечами.

— Это бомба для вашей «Бомбы», — улыбнулся ему Выкрутасов.

— Футбол, конечно, дело важное, но чтобы вторгаться в наш космос… — более нервно, чем прежде, загрыз ногти Жбанов. Видно было, что всех бафометофористов распирает желание наброситься на Дмитрия Емельяновича и выкинуть его из окна, и лишь уважительное внимание, с каким Лихоманов взялся читать манифест, заставляло стихотворцев-новаторов сдерживаться. Жирная черная муха, жужжа голосом Валерии Новодворской, влетела в кабинет.

Выкрутасов увидел направленный прямо на него черный взгляд медаленосца. Доблестный бафометофорист взирал на незваного тычиста с такой ненавистью, будто по-прежнему стоял в Живом кольце, а Дмитрий Емельянович явился сюда в виде гэкачеписта. Казалось, это не муха жужжит, а мрачный взгляд вперившихся в Выкрутасова глаз демократа-сахаровца. Дмитрий Емельянович тяжело вздохнул и промолвил:

— Очень подвел Испанию Субисаретта!

Мгновенно сбитый с толку медаленосец вздрогнул и потух.

— В каком смысле? — растерянно спросил он.

— В прямом, — жестко отрезал Дмитрий Емельянович. Тут в довершение разгрома муха Новодворская приземлилась медаленосцу прямо на нос, тот вскочил, замотал руками, чертыхаясь и плюясь. Живое кольцо было прорвано.

— Очень, очень любопытный документ, — дочитав до конца, промолвил Лихоманов. — И про Субисаретту вы точно заметили. Козел он! Степан, — обратился Сергей Львович к Жбанову. — Вы у нас главный стилист. Ознакомьтесь с данным манифестом.

— Позвольте, а что же с нашей коммуномахией? Космогония момента требует… — залепетал было безликий, но Лихоманову явно не хотелось сейчас заниматься космогонией коммуномахии.

— Это не менее важно, чем ваша коммуномухия. По-моему, тут концентрат чего-то весьма и весьма значительного, — возразил он. — Господин-то сей, он нам загадку преподнес. Читайте, Степан.

Теперь манифест перешел в руки к Жбанову. Покуда тот читал, Лихоманов ласково разговаривал с Выкрутасовым:

— Почему вы обратились именно к нам? Что привело вас? Случайность?.. Хотя, стоп, в жизни ничего случайного не бывает. Закономерность, да-да, совпадение звезд по фазе. Вы давно знакомы с Игорем Эммануиловичем?

— Меня с ним Ардалион Иванович познакомил, — ответил Выкрутасов. — Они оба и направили меня к вам, говорят: «Здесь, в Нижнем, грядущее спасение России, как при Минине и Пожарском».

— Любимый конек красно-коричневых! — фыркнул медаленосец, а тот, у которого статуя Свободы вздымала в небо неприличность, неожиданно пошутил довольно дружелюбным тоном:

— Это раньше были Минин и Пожарский, а теперь — Минкин и Пожаркин.

Безликий поерзал и с некоторой даже любезностью обратился к Дмитрию Емельяновичу:

— Согласитесь, что корова Русь, хочет не хочет, а должна будет повторить свою историю, но уже дорогой фарса, бурлеска, хохмы.

— Гениально! — вдруг воскликнул Жбанов, щелкая по листам манифеста пальцем, будто сгоняя с них муху, которая по-прежнему летала по кабинету, словно Америка над Ираком.

— Ага?! — торжественно потер руки Лихоманов.

— Ну, ётыть! — улыбнулся Выкрутасов торжественно. — Я б не бомбу б не принес.

В глазах всех бафометофористов мгновенно вспыхнула любовь к Дмитрию Емельяновичу. Лишь медаленосец оставался последним бастионом Живого кольца. Он смотрел обиженно. Последнее, что ему оставалось в утешенье, это прихлопнуть наконец муху. Причем ладонью об стол. Гибель мухи сопровождалась хрустом и мокрым чпоком, а требухи из нее излилось столько, как если бы и впрямь причпокнули пламенную демократку Валерию.

Жбанов отбросил от себя листы манифеста, рассыпавшиеся по столу, и зажмурился, будто проглотил стакан чистого спирта. Потом стал медленно говорить:

— Это ведь не о футболе… О нет!.. Тут что-то подразумевается такое, чего мы не вправе не понять. А понять означало бы практически одно и то же, что суицидировать. Вот как возьму сейчас да и сойду с ума!

— Степка, кончай ваньку ломать, — проскрипел медаленосец, брезгливо вытирая об штаны ладонь.

— Но редактура! — мгновенно внял его совету Жбанов. — Редактура очень нужна, и весьма синкопическая!

— Что-то, я гляжу, у вас в Нижнем мода, что ли, пошла — заковыристые слова вставлять по делу и не по делу, — усмехнулся Выкрутасов, чувствуя, что сия публика боится издевок. — Я тут сегодня утром со Вздугиным успел познакомиться, тот тоже все не по-русски шпарит.

— Со Вздугиным? — в последней надежде вскинулся медаленосец. — Ну и как? Подружились?

— Подружились… — усмехнулся еще раз Дмитрий Емельянович. — Да я ему морду набил!

— Морду? — рассмеялся Лихоманов. — Позвольте пожать вам руку!

Они обменялись рукопожатием, а медаленосец, вновь посрамленный, буркнул:

— Ну зачем же прямо так, морду… Ум-то у него яркий…

— Фашист не может быть умным! — возразил безликий. — Фашизм сам по себе есть безумие.

— Разве он фашист? — удивился Выкрутасов. — А не белобольшевик?

— В том-то и дело, — сказал тот, который с серьгой, — что они во что только сейчас не рядятся. А сущность…

— В общем так, — решительно произнес Лихоманов. — Степан займется редактурой. Вечером у нас экстренный съезд. На повестке дня возмутительное поведение губернатора Санкт-Петербурга, устроившего в эти дни у себя под крылышком шабаш красно-коричневых литераторов со всякими там Ганичевыми и нашими современниками во главе, с кошмарным Распутиным и прочей камарильей.

— Я ж говорю, фарс! — погрозил пальчиком безликий. — При царе Николашке был свой Распутин, при нынешних — свой.

— Мы должны будем выработать заявление к мировой демократической общественности, — продолжал Лихоманов. — Я представлю вас как нашего нового генератора идей, носителя свежего знания. Согласны?

— Вай нот, — блеснул зачаточным знанием английского Дмитрий Емельянович.

— Вери найс, — живо откликнулся Лихоманов. — А теперь — милости прошу вместе со мной пообедать.

— Виз плежа, — продолжал шпарить по-английски Выкрутасов. К вящей обиде бафометофористов, их на обед не зазвали. Лихоманов, таинственно возлюбив Выкрутасова, отправился с ним вдвоем в собственный ресторан «Медвежья ловля», обставленный по всем законам провинциального богатства, где всевозможные стили состыковывались и перемешивались, подобно деятелям нынешних искусств на какой-нибудь презентационной объедаловке. Тут были и сети, и ружья, и сабли, и вилы, и рогатины, и, почему-то, прялки, иконы, лубочные картинки, соседствующие с произведениями авангардной живописи, а к роскошным, почти ампирным столам подсаживались некие грубо сколоченные скамьи и пеньки со спинками. Подобной же демократичностью отличались меню и карта вин.