Александр Сегень - Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Где он, я не знаю, а она, — Дмитрий Емельянович сделал выразительные глаза и указательно боднул затылком дверь у себя за спиной.

— Понятно. Уже легче, — вздохнул Игорь Эммануилович. — Должно быть, вторая пропащая душа тоже где-то пригнездилась. Спасибо.

— Стойте! — окликнул его Выкрутасов, когда тот уже двинулся по коридору. — Вы вчера футбол смотрели?

— Смотрел.

— Ну как там испанцы с болгарцами сыграли?

— Мрак абсурда, — отвечал Игорь Эммануилович. — Испанцы бились, как львы, заколотили болгароидам шесть банок, и все напрасно. Одновременно шел матч Парагвай — Нигерия, в котором парагвайцы выигрывали три — один. То есть при любом счете здесь испанцы не проходят в одну восьмую финала. Зря забивали, и вот парадокс: матч окончен, испанцы, забившие шесть голов, плачут, а болгары, позорно продувшие, уходят с поля, нагло ухмыляясь.

Охваченный волной жалости к испанцам, Дмитрий Емельянович вернулся к Зое, бормоча:

— Да, подвел испашечек Субисаретта! Не надо было пропускать три гола в матче с нигерийцами.

— Ты что вернулся такой мрачный? — спросила Зоя.

— Я не мрачный, — ответил Выкрутасов, — я крепускулярный. Объясни мне, что означает это слово?

— Крепускулы по-латыни — сумерки, — сказала Зоя. Хотя бы одно слово из множества непонятных, прочитанных у Вздугина, разъяснилось.

По прибытии в Нижний Новгород богач Ардалион Иванович так и не обнаружился. Обыскали весь теплоход, вещи целы, а человека нет. Вероятно, остался в Плесе, но Дмитрий Емельянович высказал свою, весьма крепускулярную, точку зрения. Он сказал:

— Видимо, бедняга попал в свою тютельку…

— Найдется, — утешалась Зоя Густавовна. — Он ни в огне не горит, ни в воде не тонет, ни в соляной кислоте не растворяется.

Слуги бизнесмена оставались безутешными. В случае обнаружения живого тела Ардалиона в Плесе им грозила расправа — не углядели за барином.

Не хотелось думать, что тютелькой Ардалиона Ивановича стала какая-нибудь внезапная смерть, тем более что стояла великолепная солнечная погода, лето вольно разливалось по волжскому простору, щедро одаривая приезжих красотами нижегородской набережной, по-над которыми величественно восседали красные башни и стены Кремля, а еще выше распахивался ослепительно-лазурный купол безоблачного неба. И настолько совершенными, упоительными были открывающиеся повсюду виды, что трудно было поверить, будто в стране по-прежнему царит разруха и властвуют преступники.

Влюбленной парочкой Выкрутасов и Лотарь поднялись от набережной к ожидающему Зою Густавовну автомобилю. Легкий ветер дул им в спины, и лишь Дмитрий Емельянович знал, что это не просто ветерок, а продолжение того урагана, который нес его к новым похождениям. Нес вот уже пятые сутки без продыху.

На машине перебрались по мосту на другую сторону Оки при ее впадении в Волгу. Шофер все расспрашивал Зою про Париж и про ее мужа Анатолия Петровича. Выкрутасов был обозначен как деловой партнер. Квартира, в которую они приехали, нисколько не удивила Дмитрия Емельяновича — после Тамары Ромодановской он уже успел попривыкнуть к роскошным обстановкам. И картин тут тоже хватало на стенах, в основном на какие-то мрачно-скалистые сюжеты с орлами, снегами и соснами. Видно, их подбором занималась Зоя Густавовна. Первым делом она стала осматривать коробки багажа, прибывшие из Парижа отдельно от нее, самостоятельно.

— Обязательно проверь, нет ли там внутри какого жулика, — шутливо посоветовал Дмитрий Емельянович, располагаясь в мягком кресле и с содроганием припоминая, как он сидел вместо «Электролюкса». Самому теперь не верилось, что он был способен на такое.

Не прошло и часа, как появился легендарный Сашара, вызвоненный Зоей по телефону. Когда он пришел, Зоя Густавовна сидела за компьютером, заканчивая распечатку выкрутасовского манифеста. Она быстро и ловко набрала текст, подобрала шрифты, и вот теперь из принтера выползали красиво оформленные листы.

— Сашара! Вы не представляете, что за человека я привезла вам в подарок! — щебетала Зоя Густавовна, разобнимав и расцеловав этого холеного молодого человека лет тридцати пяти, не больше, лобастого, с длинными шелковистыми волосами, зачесанными за уши, с голубыми глазами, выражающими одновременно — вдохновение, насмешку, высокомерие и некоторую безуминку.

— Вы снова осыпаете меня дарами, — мурлыкал он, произнося букву «р» почти как «д».

— Я привезла почти все книги, которые вы мне заказали. Вон тот ящик — целиком ваш. И там не только книги. А это — Дмитрий Емельянович Выкрутасов, создатель антиглобалистической теории тычизма.

— Очень рад, — с важностью пожал руку Дмитрия Емельяновича глава большевиков-белогвардейцев. — Вздугин. Александр Иванович.

— Между прочим, Сашенька, — щебетала Лотарь, — выясняется, что в русских кружевных вышивках свастики назывались выкрутасами. Так что фамилия у нашего Дмитрия Емельяновича весьма значительная.

— Я знал это, — сказал Вздугин. — Еще бы мне не знать, если моя родная бабка была одной из лучших балахнинских кружевниц. И у меня дома есть хранящиеся бережно кружева с выкрутасами, изготовленные моей бабушкой, Поликсеной Петровной. Как там Париж, Зоя Густавовна? Да, кстати, я совершил открытие, которое напрочь перевернет представление о Лермонтове как о русском Вольфраме.

«Вольфрамовка?» — подумал Дмитрий Емельянович, никак не в силах вспомнить название такой бородки клинышком, которую носил Сашара. «Нет, не вольфрамовка. А как?»

— Да, — вдруг пошутил он, — в лампочку Михал Юрича не засунешь.

— Тем более что ему Россия была до лампочки, — сказал Вздугин. — Он ненавидел все и вся. Но — самое главное-то! Выясняется вот что: стихотворение «Погиб поэт, невольник чести…» написано знаете когда?

— Когда? — в ужасе выпучила глаза Зоя Густавовна.

— Двадцать шестого января тридцать седьмого года! — торжественно объявил Вздугин.

— То есть?! — не поняла Лотарь.

— То есть в тот день, когда Пушкин прислал скандалезное письмо Геккерену, — пояснил большевик-белогвардеец. — За день до дуэли и за два до смерти русского Амадеюшки. Это значит, Лермонтов дружил с Дантесом, знал о предстоящей дуэли и заготовил стихотворение на смерть поэта. Не исключено, что у него было заготовлено и второе — на смерть Дантеса.

— Фантастиш! — всплеснула руками доверчивая Зоя Густавовна. — Вы уже пишете об этом?

— Почти готова статья, осталось кое-что уточнить.

— Простите, — решил обратиться Выкрутасов со своим жгучим вопросом, — как называется такая бородка?

— Смотря у кого, — отвечал Сашара. — Немцы называют ее шпицбарт, французы — ля барб эспаньоль.

— О, эспаньолка! — воскликнул Выкрутасов облегченно. — А вот я еще хотел спросить. Вот я читал многие ваши вещи. Вы ниспровергаете признанные человечеством авторитеты — Моцарта, Пушкина, теперь и Лермонтова под ту же гребенку. А кто все же является авторитетом лично для вас?