Александр Сегень - Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— И что же… Хм… Они живут вместе?

— Они живут в одной комнате, спят на одной кровати, большего я об их близости не знаю и стараюсь не совать свой нос в чужие взаимоотношения.

— Понятно, — сказал тезка князя Пожарского, а сам подумал: «Однако очень уж много чертей в Тихом озере водится!» Близился вечер, и душу, живущую футболом, не могли не терзать мысли о возможности посмотреть предстоящий второй полуфинальный матч. И само собою пробормоталось:

— Что ж это за хорватская сборная такая! Докуда добралась! До самого полуфинала. Слыханное ли дело? А если и французов обыграют? Неужто в финале с бразильцами схлестнутся? Тут явно не обошлось без мировой футбольной закулисы. Лишь бы только насолить нашим братьям-сербам — хорватов до небес вознесли. Шукеры-бобаны-просинечки…

— Вы что там? Какие-то заклинания шепчете? — спросила мать будущего царя.

— Я говорю, и команда какая хорошая подобралась у Хорватии — что Шукер, что Бобан, что Просинечки, что Бокшич, что Влаович — все, как на подбор, игроки экстракласса! Как будто сам дьявол играет за Хорватию!

— Ох, придушу! — возмутилась Катюша. — Опять вы со своим футболом! Чтобы я про него больше не слышала! У вас отныне должна новая жизнь начаться. Лучше вот о чем подумайте: не нужно ли нам заявить в милицию? Такое-то число, поезд такой-то, вагон такой-то, место такое-то. Ведь сейчас очень просто вычислить, кто ехал, какой-такой мальчик. Не то что раньше, при совдепии, когда не учитывали, кто по железной дороге катается. У них, видите ли, при советской власти преступности не было! Не люди — ангелы до Ельцина жили. Дмитрий, вы же здравомыслящий человек! Обратитесь в органы. Такое количество долларов на дороге не валяется. Они бы нам очень для дела пригодились.

— Лучше уж пусть это нас не колышет, — ответил Выкрутасов, возвращенный мыслью к долларам, а следовательно, и к выдавшему их Гориллычу.

— Что значит — не колышет! Что за выраженьица? — возмутилась хранительница тихозерской тайны.

— А то и значит, что доллары эти достались мне от нового мужа моей бывшей супруги, а он — хапуга, новый русский, наворовал у народа. Может быть, на этих баксах кровь народная.

— Тем более мы должны возвращать себе то, что у нас украли, — возражала Катюша. — Не то нас так и будут перманентно обворовывать.

— Хорошо, я подумаю, — вздохнул Выкрутасов. — Действительно — восьмое июля, поезд Самара — Светлоярск, вагон двенадцатый, место… у меня было пятнадцатое, значит, у него — шестнадцатое.

— Ну вот, — ободрилась Катюша.

— Только завтра. Ладно? Сегодня я почему-то смертельно устал. Такое количество переживаний… Кража, потеря всего, встреча с вами, ваши потрясающие откровения…

— У меня есть предложение, — вдруг остановилась она. — Давайте, когда мы с вами с глазу на глаз, будем говорить друг другу «ты».

— Я-то с удовольствием, — согласился Выкрутасов. — Но хотелось бы поставить одно условие. Давай при других будем обращаться друг к другу не только на «вы», но и по имени-отчеству. Я — Дмитрий Емельянович. А ты?

— Екатерина Алексеевна. Но у меня тоже будет одно условие — постарайся по возможности как можно меньше ставить условий.

«Та-а-ак! — подумал Дмитрий Емельянович. — Меня уже осаживают. Мол, знай свое место, холоп! Нет уж, долой царизм! Пора отсюда бежать. Ночью!» Он уже привык к ночным бегствам. Они радовали его. Ночью после бесконтактного соития он бежал из Камышина, вчера ночью — бежал от советской власти, сегодня ночью убежит от тихозерской монархии… Красота!

Они вернулись в гнездо будущего монарха. Павел и Ирина увлеченно трудились в огороде.

— Попробуем заглянуть к Дмитрию Михайловичу, — сказала Катюша. — Вы должны видеть его апартаменты.

— Попробуем, — пожал плечами Выкрутасов.

— Ваше величество, — приоткрыв дверь в комнату сына, промолвила мать царя, — нельзя ли к вам заглянуть ненадолго?

— Прошу вас, господа, входите, — отвечал царственный мальчик. Они вошли в его комнату. Государь-инвалид сидел в своей коляске за письменным столом и занимался весьма важным государственным делом — строил дом из желтых, синих и голубых кирпичиков «лего». Над письменным столом бросался в глаза пылающий золотом красивой вышивки багряный стяг длиною в метр и высотою сантиметров в семьдесят. Златая вышивка на нем изображала ангела с крыльями, в доспехах и с мечом. Над ангелом одесную было вышито «АРХАНГЕЛЪ», ошую — «МИХАИЛЪ», внизу около правой ноги ангела располагался город с острыми верхами крыш, около левой же сидел маленький воин в доспехах и с нимбом вокруг шлема. Надпись подле него свидетельствовала, что это — Иисус Навин.

— Красивый флажок, — похвалил Дмитрий Емельянович.

— Флажок! — зло фыркнул царь Дмитрий Михайлович.

— Это не флажок, — покраснела Екатерина Алексеевна. — Это боевое знамя князя Пожарского!

— В подлиннике? — удивился Выкрутасов.

— В подлиннике! — снова зло фыркнул царь.

— Нет, конечно, — еще больше покраснела от стыда за Выкрутасова царева мать. — В подлиннике оно раза в три больше. Хранится в Оружейной палате Кремля. Вот с этого знамени я бы и начала экскурсию по светлице нашего государя. Так и только так должен выглядеть государственный стяг России. И никаких вам триколоров!

— Сверху белые, снизу красные, между ними голубые, — припомнил Выкрутасов чью-то шутку про бело-сине-красное полотнище, возрожденное при Ельцине.

— Вот именно, — сказала Екатерина Алексеевна. — Нам не нужны эти масонские флажки. Пусть им поклоняется Франция и Голландия.

— Франция — Хорватия, — все же вставил Выкрутасов про свое, футбольное, злободневное.

— Да, и Хорватия, — согласилась мать царя. — Настоящее знамя России должно быть только багряно-золотое. Обратите внимание, большевики нутром это чуяли, но заменили благородный багрянец на пошлый кумач.

— Кстати, — осенило Выкрутасова. — А ведь серп и молот на советском знамени — это как бы стилизованный архангел, а звезда — стилизованный Иисус Навин. Что скажете? Кажется, я попал в самую тютельку?

— Не знаю… не знаю… — задумалась Екатерина Алексеевна.

— Тютелька! — зло фыркнул царь в инвалидной коляске. От этого его третьего фырка царственная мать покраснела еще больше, цвет ее лица перешел от пошлого кумача к благородному багрянцу.

— Нет, — сказала она, — пожалуй, это слишком смелое предположение. Вряд ли большевики были способны на подобные стилизации. Теперь прошу обратить внимание на икону, висящую в этом углу. Ее по Божьему вдохновению написал наш Павел. Как видите, здесь изображен не кто иной, как сам Дмитрий Пожарский, святой князь, избавивший Русь от польского нашествия, но так и обойденный вниманием Церкви. Да и что можно было ожидать от нашей Церкви, которая под пятою Романовых превратилась в языческое капище. Чудовищный раскол, произошедший при так называемом царе Алексее Михайловиче, явился прямым следствием одурачивания народа при избрании в тринадцатом году его папаши, шестнадцатилетнего недоросля Михаила. Обратите внимание, каких только Дмитриев нет в нынешних так называемых православных святцах! Ну ладно там Донской и Солунский, оставим их. А зачем нам какой-то там Бессарабский? Зачем нам Дмитрий Ростовский, составивший весьма предвзятые и угодные для Романовых «Жития Святых»? Нет, мы должны больше всех других почитать трех Дмитриев — Солунского, Донского и Пожарского.