Александр Сегень - Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

Они остановились перед высоким и мощным, но покосившимся забором, либо давно, либо никогда не крашенным, темно-серым, почти черным. Тяжелая калитка открывалась ключом. Выкрутасов очутился в патриархальных владениях, где сад и огород цвели и произрастали пышно и властно, а дом чем-то походил на забор — такой же некрашеный, из почерневших толстых бревен, мощный, но все же слегка покосившийся, будто устал стоять и слегка присел. Навстречу выскочил довольно большой пес породы колли, одетый в пышную огненно-красную шубу.

— Джекки! Джекки! Соскучился! — стала мотать его за шкуру туда-сюда Катюша.

В глубине сада Дмитрий Емельянович увидел стол, за которым сидели и обедали трое — лет сорока пяти бородатый мужчина, точно такая же, как он, только без бороды, женщина и мальчик в инвалидной коляске. Судя по возрасту, это и был сын Катюши.

При виде хозяйки дома и ее гостя мужчина и женщина встали и вышли встречать.

— Павел, — представился мужчина.

— Ирина, — представилась женщина.

Далее они пошли к мальчику, который продолжал сидеть и без тени улыбки смотреть на свою маму. Это отсутствие видимой радости несколько покоробило Дмитрия Емельяновича.

— Здравствуй, сынок, — поклонилась мальчику Катюша и приложилась губами к его руке.

— Здравствуй, мама, — ответил он и в момент рукоцелования важно возложил левую руку матери на затылок.

Настала очередь Дмитрия Емельяновича. Он вздохнул и — делать нечего — тоже подошел с поклоном.

— Ну, здравствуй, тезка, — сказал он и сухо приложился губами к руке инвалида, который опять возложил левую руку на затылок, теперь — Выкрутасову.

— Это Дмитрий, он хочет попробовать жить у нас, — сказала Катюша, обращаясь к сыну каким-то виновато-просительным тоном. — Он очень хороший человек. Объездил полмира, воевал в Чечне, был в плену у чеченцев, необыкновенно эрудированный человек. Его в поезде дочиста обокрали.

— Ну что ж, — ответил мальчик, — пусть поживет.

Это еще больше не понравилось Дмитрию Емельяновичу. Где-то в глубине груди заныло уже ставшее привычным: «И отсюда придется линять!» Ему стало стыдно, как будто он был виноват перед мальчиком, как будто он соблазнил его маму и теперь набивается к нему в отчимы.

— Продолжайте обедать, — сказала Катюша бородатому Павлу и безбородой Ирине, которые, судя по сильному сходству, были братом и сестрой. — Мы с Дмитрием так в вагоне-ресторане позавтракали, что пока не голодны. Дмитрий меня просто обкормил! И после этого его обокрали. Приятного аппетита. Пойдемте, Дмитрий, в дом. Если хотите, отправимся гулять на озеро?

— Хочу, — сказал Выкрутасов, вновь беря чемоданы и следуя за Катюшей в дом.

— Дмитрий Михайлович, вам подавать жаркое? — услышал он, как Павел спрашивал у мальчика. «Ничего себе! — с обидой подумал бывший политинформатор. — Он, значит, Дмитрий Михайлович, а я — просто Дмитрий!»

Джекки остался у стола, с двумя сосульками слюней, свисающими из уголков рта на роскошный белоснежный воротник шубы. В дом Катюшу и Выкрутасова никто не сопровождал, и Катюша сказала:

— Все, что вы тут увидите — не просто причуды, далеко не блажь. Сейчас мы отправимся гулять вдоль озера, и я постараюсь вам все объяснить.

— А почему вы сказали, что я «попробую» жить у вас? — спросил Выкрутасов, затаив обиду.

— Я вам сначала все растолкую, а потом вы решите сами, стоит ли вам даже пробовать. Так, вот здесь будет ваша комната. Там — моя. Там — Дмитрия Михайловича. Павел и Ирина живут на втором этаже.

— Они что, брат и сестра?

— Сводные. Но… Впрочем, опять-таки все объясню на озере.

В доме Дмитрий Емельянович отметил большое количество икон, множество старинной мебели, сплошь находящейся в предсмертном состоянии, пахло пылью и ладаном, отдаленно напоминающим все ту же пресловутую сандаловую тошнилку у бесконтактной в Камышине. Ему снова показалось, что он уже прожил свою жизнь и попал в чью-то чужую. В некую параллельную жизнь параллельного Выкрутасова, с теми же нелепостями и разочарованиями. И зачем все это нужно?..

Комнатку ему отвели малюсенькую, три на три, с крохотным диванишкой, скрипучим стулом и еще каким-то дикообразным предметом мебели, похожим на тумбочку.

— Это еще что за бонбоньерка? — презрительно пнул ее ногой Дмитрий Емельянович и тут же с горечью подумал, что у него теперь нет никакого имущества, нуждающегося в мебели. Гол как сокол. Диванишко, стулишко, бонбоньерка — что еще требуется ему? Ничего!

В ожидании Катюши он повалялся на диване, слушая мушиный гуд и переклички птиц за окном.

— Вы уснули? — постучав, спросила Катюша.

— Нет, я готов, — вскочил он.

— И я готова.

На ней был легкий сарафан светло-зеленого цвета с рисунком — гроздья рябины, как на старых этикетках рябиновой на коньяке. Дмитрий Емельянович оценил внешность Катюши в четыре с плюсом, повесил пиджак на спинку скрипучего стула и отправился гулять на озеро Тихое.

— Джекки Коллинз! Пошли гулять! — позвала пса Катюша, и тот с огромной неохотой ушел от обеденного стола, мотая слюнными сосульками.

Они покинули патриархальную вотчину и направились в сторону озера, которое и впрямь оказалось в двух шагах.

— Ну вот, Дмитрий, — заговорила Катюша, — родители мои умерли, старший брат живет в Самаре, это я к нему ездила. Там у него не ладится. Разведется — приедет сюда жить. Он славный. Вот, аквалангистское снаряжение для меня достал. Чемоданы-то, которые вы несли, оттого такие тяжелые. С некоторых пор мы живем здесь вчетвером — я, Дмитрий Михайлович, Павел и Ирина. Они без жилья остались, а тут судьба привела их в наше общество, они прониклись смыслом того священно-великого, что происходит в моей судьбе, поселились у меня. Даст Бог, вы тоже проникнетесь и поселитесь. А если нет — вы человек свободный.

«Опять какое-нибудь ЦСХА!» — уныло подумал Выкрутасов. Они уже шли вдоль берега озера, вдалеке виднелся пляж с немногочисленными загорающими, а здесь никого не было, но если кто-то случайно проходил мимо, Катюша понижала голос или вообще прерывала свой рассказ.

— Скажите, Дмитрий, вы когда-нибудь задумывались о тысяча шестьсот тринадцатом годе? — спросила она.

Выкрутасов напрягся, теребя свою историческую память.

— Честно говоря, давно не задумывался, — сказал он.

— Я имею в виду, думали ли вы когда-нибудь о том, что вся судьба России могла тогда повернуться по-другому?

— В какую сторону?

— А в такую! — в голосе Катюши вдруг прозвучала обида. — Скажите мне, дорогой мой, почему государев венец достался в тринадцатом году не князю Пожарскому, а ничтожнейшему Михаилу Романову?

— А и впрямь, почему? — впервые задумался об этом Дмитрий Емельянович.