Леонид Прожогин - «... И места, в которых мы бывали»

На Севере и в Сибири вообще зимником называют временную дорогу, которая прокладывается и действует, в основном, в зимних условиях. Тогда на реках и болотах лежит лед и они становятся проходимыми для дорожной техники и обычного транспорта. Пользуются зимниками для доставки грузов, которые не могут быть перевезены летом из-за обычного в тех краях бездорожья. Оно-то и определяет «труднодоступность» тех мест. Прокладывают их между действующими предприятиями либо новостройками и пунктами снабжения их: железнодорожными станциями, пристанями, а то и просто между жилыми поселками и городами.

Мне довелось много поездить по разным зимникам. Об одном таком случае и рассказано здесь.

В декабре 1967 года я, тогда старший геолог Ерудинской поисково-разведочной партии Северной геологоразведочной экспедиции Красноярского геологоуправления закончил проект работ партии на следующий год. Поскольку трудился я над ним на базе экспедиции в поселке Тея в почти сотне километров от самой партии, да без выходных, то и дело прихватывая вечера (работа, хотя и знакомая мне, но довольно сложная и нудная, с большими расчетами), я изрядно вымотался. Потому обратился к начальству с просьбой предоставить мне отгулы для поездки в г. Енисейск или Красноярск, где жили мои друзья. Приближался Новый год, и встречать его в Тее или на Ерудинском прииске у меня не было ни малейшего желания. А тут еще, мягко говоря, у меня не сложились отношения с моим непосредственным начальником, главным геологом экспедиции Л. А. Румянцевым. Мы искали золото и нашли его не там, где ему хотелось, а там, где оно действительно было. Как сказал мне мой единственный там приятель, начальник одной из партий Сергей Хорунов, «эту ошибку Лёва тебе не простит». И, как в воду смотрел — Румянцев придирался к каждой букве и цифре проекта, а я делал его под свою находку. Переделывал проект я раза три, сидел над ним целый месяц. А Румянцев все измывался: то одно ему не так, то другое, пока терпение мое не подошло к концу. И, когда я готов был уже швырнуть папку с проектом в лицо Лёве, он вдруг сдался, сказал, что теперь, пожалуй, можно представлять проект в Управление на утверждение. Встреченный в коридоре Серега, выслушал мое сообщение о вроде бы благополучном завершении моих трудов и сказал:

— Не успокаивайся. Его коварство неисчерпаемо. Что-то еще задумал. Меня он так чуть под суд не упек. Придумал, что я вроде старательской артели золотоносный участок продал или подарил. И начал целую травлю. Так что гляди в оба.

После этого разговора я зашел к начальнику экспедиции и попросил отгулы, но он предложил еще утрясти это с Румянцевым. Я пошел к нему. Он неожиданно мягко заметил:

— Ну, что ж, я не возражаю. Отдохнуть вам явно надо. Замучались вы с этим проектом. Только вот что, я хотел бы посмотреть вашу документацию. Поедем до Еруды вместе, а дальше катите, куда хотите. Но сначала предъявите все полевые материалы. Хорошо?

Это был удар ниже пояса. Он прекрасно понимал, что я долго не был в партии и не видел, что там делается, не мог контролировать работу единственного геолога и двух техников. Что там они надокументировали, только Бог знает. Сказал об этом Румянцеву, но он был неумолим, И я вспомнил предупреждение Сереги. Но подумал, что пока доедем до Еруды, успею что-либо изобрести, дабы вывернуться из этой мышеловки.

Поездку готовил заранее. Зашел в отдел снабжения, узнал, когда и какая мащина планируется в Красноярск, встретился и поговорил с водителем. Он против такого пассажира не возражал. Но, когда я вторично пришел в гараж и сообщил о втором пассажире до Еруды, он скривился:

— Терпеть не могу с ним ездить. Всю душу за дорогу вымогает. Во все лезет.

Как бы то ни было, на следующий день, 26 декабря, у ворот экспедиции стоял снаряженный «Урал» и, что называется, «бил копытами». Вокруг него ходил водитель Николай и последний раз перед стартом осматривал свою технику. Обменявшись с ним несколькими словами, я зашел к Румянцеву и сказал, что машина готова и ждет. Он надел меховую куртку, шапку, схватил со стола кожаную папку и выбежал следом за мной. Мы втиснулись в тесную кабину, не рассчитанную на трех мужиков в мехах, и Николай включил скорость. Описав довольно длинную петлю по улицам Теи (Николаю нужно было зачем-то забежать домой перед отъездом), мы выехали на хорошо накатанную дорогу Тея — Северо-Енисейск. Николай сказал:

— Ну, с Богом, помогай нам Николай-угодник.

И путешествие началось.

Немного спустя мы подъехали к развилке, где левая дорога шла на Северо-Енисейск, или в обиходе на Соврудник (Советский рудник), а правая — на прииски Североенисейского района, включая нашу Еруду, а дальше на речной порт Брянку и за нею зимник Брянка — Енисейск. Эта дорога была заметно хуже, чем та, по которой мы выехали из Теи, Сейчас по ней носилось множество тяжелых грузовиков — шел зимний завоз технических и продовольственных грузов на весь золотодобывающий район. И, как только мы свернули на главную трассу, сразу принялись разъезжаться со встречными ЗИЛами и «Уралами». «Газоны» попадались редко. Не было еще и обычных теперь КАМАЗов, а МАЗы были представлены лишь самосвалами, которые здесь использовались преимущественно в технологических целях.

Согласно принятой иерархии я сидел между Николаем и Румянцевым, глядел на приборный щиток, где у опытного водителя стрелка спидометра как примерзла на цифре 70. Обычный домашний наружный термометр был укреплен на стойке ветрового стекла и показывал -37. А у меня не шла из головы предстоящая инспекция, затеянная Румянцевым, и необходимость как-то выпутаться из нее. И я решил еще раз попытаться остудить его злобный пыл.

— Лев Александрович, ну, зачем вам нужна эта проверка? Вы ведь знаете, сколько я сидел в экспедиции над этим окаянным проектом. В партию за все время ни разу не съездил. Что они там без меня надокументировали можно только гадать. Тем более что все трое молодые специалисты. Вот приеду, разберусь, приведу все в норму, тогда милости прошу.

— Вот я и хочу посмотреть, чему и как вы там их учите, своих молодых. Или тоже ни в грош не ставить свое начальство.

Я подумал, что зря затеял эту безнадежную беседу: переубедить его, раз уж он так решил, все равно не смогу. Чего напрасно жечь нервы и сотрясать воздух. Будь, что будет. Но оставаться на Еруде я не буду, пусть что хочет, выделывает. Бог ему судья.

Как говорили фронтовики, переиначив дореволюционную армейскую поговорку, дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут, ниже рядового не разжалуют.

Больше часа мы ехали молча. Проехали имеющийся на каждом сибирском тракте Дунькин пуп, самую высокую точку маршрута, несколько своротов на прииски и наконец увидели в уже начинающихся сумерках (выехали из Теи мы после полудня) широкую площадку развилки на Еруду. До нее оставалось восемь километров плохо расчищенной ухабистой дороги. Николай свернул на нее, почти не снижая скорости, но скоро не только перешел на пониженную передачу, но и включил передний мост.