Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

Угрюмый свет утра, забрезживший в окне, застал меня еще живым, еще жаждущим, но все же, чем больше светало, тем сильнее охватывал меня гнет смерти. Тяжкий, но счастливый сон постепенно переводил меня из ирреальной реальности в обыденность сновидения. Огнь, горевший во мне неиссякаемо в течение всех этих вихрем промчавшихся часов, стал гаснуть. Желанья предательски покинули меня, и я не помню, в какой миг и как я умер, в какой миг и как крылья нашей бабочки распались и осыпались.

Странно и дико было мне открывать глаза и смотреть на Николку, который, как видно, уже несколько минут тряс меня за плечо, уговаривая проснуться и выкрикивая страшную фразу о том, что завтрак через пять минут кончается. Когда я, наконец, встал, меня пошатывало. Умываясь, я медленно осознавал, что не умер, что череда «швед-поляк-австриец-русский» пока еще не получила своего последнего звена. Единственным объяснением факта моей внезапной жизни приятно было считать, что я полюбился Бастшери, и она решила забирать меня по кусочку.

— Что с вами случилось вчера такое? Какого хрена вы вчера все позаснули?

— Пес его знает, мистика какая-то. А ты-то как провел ночь?

— Похоже, что вся ваша жизненная энергия каким-то странным образом вчера перетекла в меня — я не спал всю ночь.

— Надеюсь, ты не приводил сюда кого-нибудь из наших девочек? Точнее, меня интересует, не соблазнил ли ты мою Ларису?

— Если честно, то мне она до лампочки Ильича.

— Доллар.

— Какой еще доллар?

— Как какой! За Ильича.

— Далеко пойдешь, Николай. Пора Ардалиону брать тебя к себе в дело.

Я подошел к своей тумбочке, но прежде чем открыть ее, чтобы достать бумажник с деньгами, замер не то в испуге, не то в изумлении. Ночное свидание с Бастшери только теперь обрело черты реальности. На тумбочке лежало доказательство — лист бумаги, на котором губной помадой были начерчены иероглифы:

Именно так, в два столбца и сверху вниз.

Мне почему-то казалось, а главное — хотелось, чтобы от Бастшери что-то осталось, но я ожидал, что где-нибудь в углу или под кроватью ждет меня закатившаяся бусина, или же целый браслет счастливым образом окажется забытым под подушкой. Но я никак не ожидал, что она оставит мне записку, причем — иероглифами.

— Так где там доллар-то? — спросил Николка.

— А почему ты решил, что штраф я должен платить тебе?

— Ну а кому же?

— Допустим, в фонд детей Кувейта.

— Что это у тебя? Упражняешься в иероглифике?

— Да нет, ночью познакомился с одной красоткой и она оставила мне свой номер телефона. Только я ни черта не понимаю в иероглифах. Кто бы мог подумать, что она задаст мне такую загадку. Прочти-ка, ведь ты же специалист.

Николка взял в руки записку, оставленную мне Бастшери, и запыхтел, напрягая все свои познания в древнеегипетском. Через две-три минуты он вернул мне ее со словами:

— По-моему, это какая-то абракадабра. Впрочем, после завтрака еще посмотрю как следует. Пошли скорее, а то останемся голодными.

Когда я вместе с друзьями спустился в ресторан, меня все еще пошатывало — Бастшери выпила изрядную дозу моей жизни. Ардалион Иванович заметил, что я бледен, как смерть, и поинтересовался, как я провел ночь. Я ответил, что это отдельный разговор, и поспешил насладиться завтраком. Обычно Николка жалуется, что ему с его ростом положено получать двойную порцию. На сей раз и я бы не отказался от двойной, а то бы и от тройной. Два яйца всмятку провалились в меня, как две горошины, изрядный кусок курицы с жареной картошкой и вкуснейшим соусом показался мне кусочком воробьятины. Любезный Ардалион Иванович, сославшись на отсутствие аппетита, предложил свою курятину не Николке, а мне, и я, прорычав что-то в сторону возмутившегося было историка, с удовольствием съел порцию главнокомандующего. Еда восстановила силы, и я даже засомневался, воспользовалась ли вообще Бастшери моей жизненной энергией. Что, если ей достаточно было выпитых шведа, поляка и австрийца, и со мной она просто позабавилась?

Самым трудным теперь было поведать друзьям о том, что со мною произошло прошедшей ночью. Мне совершенно не хотелось ни о чем рассказывать — я вообще не из той породы мужчин, которые любят хвастаться своими любовными похождениями, и считаю, что это вообще не достойно мужчины, каким бы героем в этой области он не был. Но в то же время скрыть мою тайну я тоже не мог. Что, если завтра она явится к Ардалиону и он, в отличие от меня, проснется не в Арабской Республике Египет, а в царстве Осириса? Поразмыслив, я решил, что расскажу обо всем только Ардалиону, а он уж пусть сам сообщит врачу и историку. До отъезда на экскурсию у нас было полчаса, и я попросил Николку попыхтеть еще немного над иероглифами, а Ардалиону Ивановичу сказал, что нам нужно немного прогуляться и поговорить кое о чем.

Мы вышли из «Индианы» и побрели по улице Сарайя в сторону Нила. Было упоительное теплое утро, когда, гуляя по южному городу, чувствуешь себя как бы внутри свежеиспеченного остывающего пирога с ароматной сладкой начинкой. Мы шли по тротуару, а рядом с нами по проезжей части таким же прогулочным шагом ехал верхом на верблюде почтенный старец в чалме и с серебряной бородой.

— Все-таки, до чего же я обожаю экзотику! — заметил Ардалион Иванович.

— Особенно, когда она переплескивается через край, — добавил я. — Ардалион, приготовься к тому, что я скажу тебе. То, что произошло с вами вчера, когда вы ни с того, ни с сего уснули, совершенно четко свидетельствует о воздействии гипноза со стороны Бастшери.

— У меня прорабатывается в мозгу этот вариант, — важно откликнулся Тетка. — Но какие у тебя есть доказательства для столь категоричного утверждения?

— Самые красноречивые. Эту ночь я провел с танцовщицей Закийей Азиз Галал.

— Оп-па! Врешь! Признайся, что это розыгрыш!

— Клянусь пирамидами. Заметь, что когда вы стали засыпать, у меня и намека не было на сонливость. Когда вы все рухнули, я долго пытался привести вас в чувства, потом решил пойти посоветоваться к Бабенко, а когда вышел от вас, она стояла прямо передо мной, взяла меня за руку и мы пошли в наш номер. Я был как завороженный. У меня и в мыслях не было, что утром я могу не проснуться. Это было просто восхитительно, мы предавались любви с полуночи до рассвета. Никогда в жизни я не был так крепок с женщинами. Да, ведь ты заметил, какой я был измотанный, когда спустился к завтраку. Вот тебе и еще одно доказательство. Непонятно только одно. Если Закийя и есть виновница гибели шведа, поляка и австрийца, то почему русский остался в живых?