Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

— Не надо! Да вы что! Это же шутка! Вот еще, кто-нибудь фельетон напишет, как писатель такой-то получил премию за то, что в детстве его звали Обезжиренным.

— Бариса, бымбырав! — крикнул наш фелюгьер. Память уже успела растопить в его голове заученную фразу, и она расплылась, как воск.

А кричал он эту фразу второй нашей писательской фелюге и той, с которой сбежала наша Лариса. Оба эти судна красиво фланировали, двигаясь в нашем направлении. С опереточной фелюги стали звать Ларису:

— Лариса! Лариса Николаевна! Вертайтесь!

Кормчий решил, что ему отвечают про Бориса и снова заорал:

— Бариса-бымбырав! Харащо!

— Ни в коем случае не возвращайтесь, вы наша пленница, — заявил Ардалион Иванович.

— Я бы даже сказал, вы — наш главный приз, — добавил Обезжиренный Талалаев. — Мы вас можем отдать только за очень крупный выкуп.

— Вот еще! — возмутился Николка. — Никаких выкупов! Эта Птичка отныне навсегда останется с нами.

— А правда, не отдавайте меня им, с вами мне веселее. Давайте не поедем сегодня в этот противный Луксор, а будем лучше плавать до самого вечера на фулюках. И завтра тоже. Весь день.

Мы молчали. Она вздохнула:

— Понимаю. Вот рассержусь и удеру еще на другую фулюку! Мамоша, поплыли на Элефантин! Может, найдем там кого-нибудь.

До самого обеда мы плавали вокруг острова Элефантины на фелюге, купались, устраивали всякие шуточные состязания. На душе было чудо как легко и счастливо. Лишь однажды, вспомнив о Бастшери, я спросил у Ардалиона Ивановича, не фиксирует ли его прибор чего-нибудь поблизости, нет ли все-таки кого-нибудь на Элефантине.

— Мой бедный прибор вряд ли уже чего-нибудь фиксирует, — ответил с тяжелым вздохом Тетка, показывая голое запястье.

— Увы. Когда эту конфетку из воды доставал, она схватилась прямо за браслет, он возьми и как-то, черт его знает как, оборвись. Бултых — и в дамки. Так что он теперь подводных танцовщиц фиксирует. Ну ладно, за все надо платить, за такое веселье тоже. Веселая птичка. Николка с нее глаз не сводит. Как бы совсем не потерял голову парень.

После возвращения в «Рамсес» мы пообедали и немного восстановили при помощи джина «Гордонс» ослабшую и разнежившуюся под асуанским солнцем интуицию.

Во второй половине дня, часиков в пять, или даже раньше, мы покидали Асуан, подаривший нам такое удовольствие. Опереточная киевская группа ехала с нами в одном поезде, только мы до Каира, а они лишь до Луксора. Николка, как только сели в вагон, отправился искать свою Птичку. Когда он ушел, в наше с ним купе заглянул Ардалион Иванович. Вид у него был несколько виноватый.

— Слушай, — сказал он, — нехорошо у меня с Николкой вышло. Он попросил денег, хотел задержаться на один день с Птичкой, покатать ее завтра опять на фелюгах. И впрямь влюбился парнишка. А я взял да и отказал.

— И правильно сделал. Нечего баловать, — ответил я черство по отношению к влюбленному другу.

— Ничего не правильно. Сколько мы раз на свете живем? Представляешь, какое бы у него счастье было. Даже если бы она его продинамила. Это не главное. А может, это вообще его судьба. Хорошая девчонка, веселая. Был бы я помоложе, я бы запросто ухлестнул за ней.

— Был бы ты помоложе, у тебя тоже не было бы денег, и ты как миленький ехал бы сейчас в Каир, а ее оставил бы в Луксоре.

Ардалион Иванович вздохнул, соглашаясь.

— Удивляюсь я на тебя, — сказал он. — У тебя-то деньги есть.

— Но я вовсе не увлечен ею ни грамма. Или ты подразумеваешь, что я должен был профинансировать Николку? Но у меня он ничего не просил.

— Да ты бы и не дал.

— Да я бы и не дал.

— Потому что ты циник. А я вот что думаю. Я ему все-таки дам денег. Пусть он вместе с ней в Луксоре выйдет. Снимет себе комнату, ну не в «Савойе», так в том же «Винстоне», или как там у нас гостиница называлась?

— «Виндсор».

— Во-во. В том же «Виндсоре» пусть переночует, завтра с ней туда сходит, где бассейн. Как ты на это смотришь? Ну чего молчишь? Я не прав?

— Эх, Ардалиоша, сердечный ты человек. У тебя сердце как у динозавра, его можно в книгу Гиннеса заносить. Правда, я не знаю, каких размеров у динозавров были сердца, но думаю, что такие же большие, как у тебя.

— Короче!

— Короче, если уж благодетельствовать Николке, так уж всем миром. Часть ты, часть я, и с гинеколога его долю. Но только давай так — проверим истинность чувства, перед самым Луксором, или даже когда остановимся там, предложим ему этот вариант.

— Вот это, я понимаю, разговор! Ну, спасибо тебе, Федюньчик, от всей русской широкой натуры — спасибо!

— Попрошу без пошлостей. Натура наша гниловатая.

— Но широкая. Не спорь со мной — широкая!

Николка появился уже перед самым Луксором. Вид у него был расстроенный.

— Где ты был? Мы уже тут с ума сходим, — притворно воскликнул я.

— Ну да, прямо уж так и сходите. Мы с Ларисой в тамбуре все это время стояли, беседовали.

— Ну что она? Едет с нами или здесь остается?

— Ну как же она поедет? Смеешься что ли?

Я хотел спросить его, останется ли он с ней в Луксоре, но утерпел, удержался.

В Луксоре поезд стоял несколько минут.

— Давай ты, — шепнул мне Ардалион Иванович, когда мы выходили на перрон. Собранную на счастье Николке сумму он переправил мне в карман брюк.

— Рано, — сказал я. — Пусть насладится горечью расставания.

— Ну ты ж и садист!

Николка и Лариса что-то записывали на клочках бумаги — обменивались адресами на случай, если больше не увидятся здесь. Я выждал момент и подошел.

— Николай Степанович, можно вас на минутку?

Он с недовольным видом отошел со мной в сторонку.

— Приказ главнокомандующего. Артистка оперетты Лариса Чайкина подозревается в том, что она — египтянка Бастшери. Вам поручено остаться в Луксоре и провести с ней весь завтрашний день. Вы непременно должны отвести ее в патио гостиницы «Савой» и всячески ублажать. Номер снимете в гостинице «Виндсор». Вот вам сумма на проживание и обеспечение упомянутой гражданки удовольствиями. Завтра вы сядете на поезд в это самое время и отправитесь в Каир. Оттуда на автобусе — в Александрию. Найдете нас в гостинице…

— Мужики! Спасибо! Как мне благодарить вас!

— Не перебивайте. Найдете нас в гостинице «Венеция». Действуйте.

Николка подбежал к Ларисе, коротко сказал ей что-то и ринулся в поезд. Через полминуты он выскочил обратно на перрон, а поезд медленно тронулся. Вскочив в свой вагон, мы успели помахать Николке и Ларисе. Вид у историка был самый что ни на есть глуповато-счастливый.