Мацей Патковский - Скорпионы

Он знал, что напрасно копается в памяти. Все равно он будет продолжать болтать то, что не нужно, возмущаться по пустякам и исходить злобой. «А ведь именно теперь, — подумал он, — я должен быть спокойным. Именно теперь, когда я послал записку и окончательно решился…»

Комендант кивнул на кресло.

Это был длинный, тощий, как щепка, человек в чине полковника. На удивление подчиненным, он ни за что не хотел расстаться с пышными, мягкими, вечно нерасчесанными поседевшими усами. Лысый череп он оберегал от солнца, и поэтому кожа у него на голове была такой же белой, как усы.

— Прошу, майор.

Герберт доложил и стал устраиваться в кресле. У него было такое ощущение, будто он повис в воздухе над креслом. Воздушные полости в костюме отделяли его от сидения.

— Полет?

— Как видите.

— Огорчил вас Ленцер?

— Я над этим не задумывался.

— Я был в штабе… — начал комендант.

Герберт подался к столу. Он ожидал известия с гораздо большим нетерпением, чем офицеры, подавшие рапорт об отпуске.

— Я говорил о вашей просьбе.

— И…

— Обещали, что рассмотрят в ближайшее время.

— Только и всего?

— Обещали.

— Немного. Если вы помните, господин полковник, несколько месяцев назад они сказали абсолютно то же самое.

— Припоминаю. Действительно. Тогда мне сказали то же самое. Что же делать, майор!

— Не знаю. Не хочу знать. Я больше не могу.

— Насчет этого лучше помалкивайте. Этим вы можете серьезно навредить себе.

— Хорошо, я буду молчать, хотя мне чертовски хочется выругаться.

— И все же подумайте, ведь вы получаете уйму денег. О таком доходе мечтает не один мелкий хозяйчик во Франции или в Италии. Вам не так уж плохо живется. Разве что работа немного нервная.

— Вы это довольно мягко определили, господин полковник. Но привлекать внимание к себе я не буду, А деньги — это ерунда. Сейчас меня интересуют гражданские линии и больше, пожалуй, ничего.

— Я еще имел неофициальный разговор с одним человеком. Есть некоторые шансы, что вас переведут на гражданские линии.

Герберт вышел из комендатуры окрыленный надеждой. Правда, рапорт его лежал в штабе уже несколько месяцев. «Но если меня все-таки отпустят, не жаль потерянного времени». Внезапно им овладело странное, злорадное чувство. Он с радостью поиздевался бы над всей компанией из офицерской столовой. Ему всегда казалось, что он среди этих людей — чужой человек, попавший в этот городок по ошибке. И вот теперь он покидает вонючую базарную площадь, пыльное плоскогорье с обожженной травой, аэродром, откуда время от времени увозят гробы с прахом товарищей. Иногда только воспоминания и знаки отличий. А чаще всего только знаки отличий. Прах брали просто из кучи пепла, которая оставалась от разбившейся машины. Щепотки настоящего праха от кого-нибудь из членов экипажа нельзя было бы сыскать и под микроскопом.

Герберт направился в диспетчерскую.

И вдруг перед его глазами возник огромный вокзал Термини в Риме. Вот он выходит из экспресса. Носильщик тащит чемоданы. Герберт садится в такси и едет через Корсо на Монте-Марио. Потом, опершись на балюстраду бульвара, он ожидает захода солнца. Стаями проносятся автомобили. Маленькие юркие фиаты с курносыми носами. Толпы женщин и молодых людей заполняют бульвар, бары; на белых скамейках под деревьями рассаживаются старички. Туристы стрекочут кинокамерами и показывают друг другу на забитую машинами узкую улочку, которая замыкается Иглой Клеопатры. А когда стемнеет, фонари зальют янтарным светом площадь перед собором святого Петра, взметнутся фонтаны реклам, справа замигает глазок телевизионной вышки.

Когда он будет спускаться с Монте-Марио по крутой узенькой улочке, в неосвещенных автомобилях будут целоваться влюбленные парочки.

Потом он возьмет билет до Базеля, а оттуда отправится в Вену. Выпьет кофе в подвальчике возле оперы. Накупит безделушек у знакомого продавца сувениров. До изнеможения будет фланировать по Кертнерштрассе в штатском костюме.

Он объездит, наверно, всю Европу, где живут в общем-то нормальные люди.

Может быть, это поможет ему хоть на миг забыть известковое плоскогорье, городок среди камней, кислый запах обугленных кустов вокруг базы.

Когда Герберт вернулся из комендатуры, в диспетчерской, кроме старшего офицера-диспетчера, находилось четверо: его второй пилот Раф и экипаж, которому предстояло лететь на несколько часов позже Герберта. Офицер-диспетчер уже знал от Рафа, куда был вызван первый пилот, и все ожидали возвращения Герберта.

Герберт доложил о причине опоздания и уселся за маленьким столиком. Из служебного блокнота он вынул автоматический карандаш. Вдруг все встали, не ожидая команды. Герберт машинально сделал то же самое.

Офицер зачитал наименование, номер и дату приказа. Когда летчики снова сели, он начал монотонно, но добросовестно выговаривать каждое слово текста, лежавшего перед ним на пюпитре.

И летчики и офицер великолепно знали весь приказ наизусть, все его пункты, лаконично определяющие действие экипажей. Ведь менялись только даты, фамилии и часы старта. Но офицер-диспетчер был обязан зачитывать приказы. Вот почему он читал их так, как сектанты — библию. Он ни разу не заглянул в текст. Он отлично знал, что летчики все равно не слушают. Если б предстояло сообщить о каких-нибудь изменениях в приказе, ему пришлось бы сначала предупредить об этом.

Слова трещали в ушах Герберта. Он не вникал в их смысл. Он все еще размышлял о недавнем разговоре, вспоминал компанию, собравшуюся в клубе. И Ленцера, который никогда уже больше не выпьет рома. Вспомнил перебранку с шофером и глупую болтовню капитана. Неужели это было сегодня, а не месяц назад? Может быть, этого вообще не было? Может быть, кто-то рассказал Герберту всю эту историю о городке, пустыне, рессоре, вони и Ленцере?

Он взглянул на свои руки. Из рукавов прорезиненной формы высовывались две человеческие руки, чуть загорелые, узкие, с длинными пальцами. Он перевел взгляд на сидевших рядом людей.

«Обезьянья забава», — подумал он. Люди в коричневой форме, изображающие на лице внимание, напоминали волосатых обезьян. А одна обезьяна, зеленая, что-то бубнила с кафедры, забавлялась бамбуковой палочкой, водя ею по карте, растянутой через всю стену. Карта, да и приказ нужны были всем как собаке пятая нога. Они и без того все знали. Летали по радио, радару и часам. Картой никто не пользовался. Для Герберта карта почти ничего не значила. Только цифры и еще раз цифры. Те, что на приборах, должны совпадать с теми, что в памяти. Тогда все в порядке. И его вовсе не интересовало, куда он летит. Он привык измерять расстояние часами, а не милями или километрами. Ему хотелось бы только не знать, что он возит на борту своей машины.