Ведрана Рудан - Ухо, горло, нож. Монолог одной вагины

Да. Я вам не сказала. Но вы и сами поняли. Мики уволился с той своей работы, заплатил-таки пять тысяч евро вступительного взноса коллегии адвокатов, как вам нравится, вот гады, это же надо, дерут по пять тысяч евро, и стал адвокатом. Он думал, что будет защищать крупных воров и грести деньги. Защищать крупных воров???!!! От кого?!! А Эллу уволили из городского банка. Не захотела дать главному менеджеру. Что дать? Ну ясно, речь не о деньгах. А этот тип не так давно был объявлен менеджером года в целой Хорватии. То есть я хочу сказать, что он не какой-нибудь мелкий гад. Вы спросите, почему же она тогда не дала ему, чтобы не остаться без работы? Потому что не захотела опять оказаться в роли Юдифи. Мы, женщины, всю жизнь только и делаем, что играем этих проклятых Юдифей. Кому только не даем! Даем, чтобы спасти шкуру своему мужу, даем, чтобы не потерять работу и нищенскую зарплату, даем, чтобы ребенка записали в детский садик, даем, чтобы наш муж не впал в депрессию, даем, чтобы наш любовник чувствовал себя счастливым, даем, чтобы нам задаром поставили пломбу, даем, чтобы подарили длинное кожаное пальто и ужин… Мы то и дело оказываемся этой ёбаной Юдифью! При этом головы Олофернов остаются на месте! Гады! Элла не захотела больше быть Юдифью! И правильно! Браво, Элла! ОК.

Элла никогда мне не говорила, как трахается Мики. И я ей не говорила. Но как-то раз она довела меня почти до помрачения рассудка рассказом про то, как трахается Борис. Как трахается Борис, когда раз в три месяца приезжает из Монфальконе в город.

«Он тащит меня в комнату или подходит ко мне со спины, если я на кухне готовлю. Задирает юбку и спускает колготки. До щиколоток. Так что я не могу двинуться с места. Потом берет меня на руки. Как какой-нибудь сраный молодожен, который переносит свою сраную молодую жену через их сраный порог. И бросает меня на кровать.

— Пусти меня подмыться, — говорю ему иногда.

— Ради меня можешь не подмываться, подмывайся для любовников».

Борис сохранил чувство юмора.

«Потом он снимает с меня колготки, трусики, переворачивает меня на живот, стаскивает с меня майку».

Элла не носит бюстгальтер.

«А потом обратно на спину и начинает лизать. Веки, уши, глаза, нос, губы, шею, грудь, живот, пизду пропускает, бедра, ноги до самых щиколоток, потом пальцы на ногах. Один за другим. Облизывает все десять пальцев».

— А ты что делаешь, пока он тебя лижет? — спросила я Эллу.

— Просто лежу. А потом он устраивается у меня между ног и начинает меня вылизывать, очень медленно, с засосом.

— А ты кончаешь? — спросила я.

— Всегда, — сказала Элла.

— А потом встаешь и идешь на кухню… — сказала я.

— В каком смысле? — спросила Элла.

— Ну, кончишь, а его оставляешь на кровати всухомятку.

— Нет, — сказала Элла.

— А что? — сказала я.

— Я делаю ему отсос. Он стоит на кровати, а я на коленях перед ним, или он меня трахает, или я ему дрочу между сиськами, а потом вытираюсь трусиками, или подхожу к нему сзади, когда он стоит, и лижу ему яйца и дрочу член, пока он не кончит в зеркало на шкафу рядом с кроватью.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросила я Эллу.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты думала, что я не люблю Бориса.

ОК. Я слышу вас! Хватит дрочить, онанисты несчастные! Это же не порнорассказ! Это обычная история из жизни. Почему вы так учащенно задышали? Вы просто говенные извращенцы! А, просыпается. Ерзает. Пёрнул. Сейчас проснется. Мой Кики. Мой Кикица. Смотрит на меня. Добрые карие глазки. «Доброе утро, Кикица». Такой симпатичный, с растрепанными волосиками. Что?! Что такое?! Что вы так орете?! Кики не в Любляне?! Нет. Ааа, значит, я лгала?! Я обманщица?! Обманщица?! Я?! Обманщица?! А вы?! Вы что, всю свою жизнь проводите, положив член на Библию и клянясь говорить правду и только правду?! Мудаки! Мелкие душонки! А Мики?! Что «а Мики»?! Что такого с Амики?! Получается, что Мики я выдумала?! Где Мики?! Подать нам Мики!!! Я его не выдумала! Вы что, оглохли?! Слышите, звонят?!! Звонят! Мики звонит! Мики у двери! И он звонит! Вот пусть и звонит. Есть две теории насчет того, как следует поступать с мужчиной, который звонит в твою дверь. Первая — это теория космо. Нужно быстро вскочить с постели, подбежать к двери, открыть, упасть на колени, расстегнуть ему ширинку, тут же, не отходя от кассы, сделать отсос, прямо на пороге, а его яйца держать в своей левой руке, держать так, как он больше всего любит. А есть и другая теория. Теория Магды из глории. Пусть звонит! Пусть ждет! Мужчина должен ждать! Магда просто супер! Слово Магды — закон! Она самая умная женщина в Хорватии! Пусть звонит! Пусть ждет! Пусть он ждет! Ему придется подождать! Потому что на экране появилась надпись: «Документальный фильм»!!! А вы знаете, что это для меня значит! Я с ума схожу от документальных фильмов. Вдруг сейчас покажут бегемотов?! Этих прекрасных, самодостаточных животных. Уверенных в себе. Которые проводят в воде всю жизнь, хотя не умеют плавать. Включаю звук.

Я и не знала, что мужчины-то из села ушли. Не знала, что кто-то ушел. Только знала, что наши военные ушли, потому что их больше не было там, где они все время были. Это одно. А второе — стреляли со всех сторон, так что мы не понимали, ни кто тут кто, ни что тут что. Стреляли, думаю… изо всего. Из минометов, пулеметов, танков и так… Стреляли отовсюду, и уже через двадцать минут нельзя было оценить, откуда стреляют. А я жила в доме с моим мужиком. Было жалко мне мужика моего, он был, считай, почти неподвижным, почти не мог двигаться. Когда стреляли, я убегала, а потом возвращалась — проверить его. И дать ему поесть. Но я с ним подолгу оставаться-то не могла. И я так с ним говорила. Через дверь говорила, а он слабо слышит, а я ему говорила. Так говорила. Что его прирежут, что пусть не высовывается. А он мне говорил, что кто его прирежет. Что мы ничего не сделали. Ни в чем не виноваты. А в тот день… А тогда, когда я увидала, что все горит… я от него убежала. А куда попало не побежишь. Разлетелась было через сад. Мины. И я вернулась. Куда ни кинусь, всякий меня увидит. И тогда пошла к куме моей, Магде. С ней был и ее работник, Крсте. Кума! Бежим!

Не простояли мы с ней так, может, и двух минут. Взорвалась мина и продырявила железные ворота гаража Нас не задело. Мы тут видим, стоять нельзя. Бросились через лес, в один ров. Тут мы были, пока… пока не стемнело. Как стемнело, вернулись к ней в дом. Не подожгли его, но окна и двери мы нашли разбитыми. Покрали все, что можно было покрасть. А все покрасть не смогли за один раз, потому что дом ее был богатым. И машина стояла в гараже, и все было. Тут мы переночевали. Тут нас солнце разбудило. Утром тут нас чуть не схватили и опять стреляли. Тогда мы снова побежали в ров. Так что у нас не было ни есть, ни пить, и мы тут были, пока не стемнело. Когда мы были тут, она говорит опять — давай пойдем в ее дом ночевать. Я говорю: кума, тут нас схватят и убьют. Она говорит, что нет. Пошли. Ладно. Пошли. А пора уже была, так, зимняя. Девять часов. Не видно. Мы потихоньку вылезли изо рва, давай смотреть. И видим… у нее все уже горит. Горит все. Горит хлев. Горит дом. Горит и второй дом. Горит все. Горит сосед ее, горит дом Ивы, горит и тот, другой, соседний. Все горит. Так что видно окрест на километр, может, и света не надо.