Стерьо Спассе - Они были не одни

— Мы все в руках у бея, — поддержал старика Шумар, — он потребует с нас хлеб и сам его взвесит. Половина урожая так и сгорает на ниве, другую половину забирают для бея кьяхи. А нам уже на роду написано работать и умирать с голоду.

«Они не верят в собственные силы! Как с ними надо много и упорно работать!» — подумал Али, услышав эти слова, и сказал:

— Вы должны верить, что можете добиться всего, и, если поверите в это, так оно и будет. Ведь вы, крестьяне, даете хлеб, рабочие дают одежду и обувь, строят дома. Кто трудится, тот победит! Можете не сомневаться.

Гьика все время молчал и внимательно слушал. Он хотел о многом сказать, но боялся нарушить ход мыслей Али и только изредка приговаривал:

— Добьемся, непременно добьемся!

Али пробыл в селе всего сутки. Не хотелось ему уходить отсюда, но оставаться дольше не мог: в течение двадцати четырех часов он обязательно должен был явиться в полицию в Корче, иначе его объявят скрывшимся, а он не хотел подвергать неприятностям и обыскам своих друзей в этом городе.

На другой день ранним утром он долго беседовал с Гьикой и Бойко, сыном Терпо. Бойко был решительнее Петри, беднее его и теснее связан с Гьикой, так как собирался жениться на его сестре Вите. Петри на эту беседу они не позвали. Али наказывал друзьям энергичнее вести пропаганду среди крестьян, побуждать их вредить бею, его подручным и представителям власти. Затем он пустился в обратный путь. Дорогой к нему присоединился Петри Зарче. Его послал Гьика, надеясь, что время, проведенное с Али, пойдет Петри на пользу.

Проводить Али вышел и дядя Коровеш. Наклонившись к самому его уху, он шепнул:

— Только вот такие, как ты, милый человек, могут сделать из нас настоящих людей. Так-то… Вот ты уходишь, но сердце твое остается с нами. Очень мы довольны твоим разговором. Дело говоришь…

А Калеш сказал ему на прощанье:

— Что же это такое? Забрался ты так далеко, а уходишь, ничего не купив. Правда, ты искал волов и быков, но, ей-богу, мог бы вместо них купить хоть одну козу!

— Козы ему не годятся, ему нужны только волы и быки, — улыбаясь, ответил Гьика.

— Волы и быки! Или ты не знал, гег, что хотя село наше и называется хлебным [23] Дритас — по-албански хлеб. — Прим. автора. , но в нем и хлеба не найти, а не то что быков! — покачал головой Селим Длинный.

Али и Гьика пошли через село. Дядя Коровеш смотрел им вслед.

«Простой гуртовщик, а какой знающий, даже не верится. А как складно говорит, речи его — чистый мед. Уж не большевик ли он, чего доброго?» — думал старик.

И хотя прошло уже много времени после их разговора, только сейчас дядя Коровеш впервые усомнился в том, что этот гег — действительно скупщик скота.

Гьика и Али приблизились к башне бея.

— Вот где амбары с зерном! — сказал Гьика.

— Иными словами, здесь находится хлеб всего вашего села! — тихо проговорил Али.

— Мне приходила в голову мысль обворовать амбары, — продолжал Гьика. — Советовался я с Петри. Но это совершенно невозможно. Ты взгляни только на башню — сплошные каменные стены и железные решетки на окнах. В комнате рядом с амбаром спят кьяхи. Не то что вынести мешки — внутрь не проникнуть!

Али внимательно посмотрел на башню.

— Да, сюда не проникнуть. — Он немного подумал и затем, понизив голос, почти шепотом убежденно сказал: — Огнем, только огнем! Другого средства нет!

Будто молния сверкнула перед глазами Гьики.

— Огонь! Огонь! — прошептал он, но не решился спросить у Али, что он имеет в виду. Боялся услышать от него еще раз это такое важное, такое страшное слово.

Гьика проводил Али до поворота. Дорогой они говорили о многом — о бее, о голоде в деревне, о кьяхи, о ценах на дрова и уголь, об охоте, о товарищах в Корче. Но об огне ни один из них больше не упоминал. На прощанье они обнялись и расцеловались.

— Прощай, дорогой Гьика, не забывай нас, почаще заглядывай в Корчу. Я убедился, что ты хорошо поработал в селе, но этого еще недостаточно, — проговорил Али, в последний раз пожимая ему руку.

Гьика улыбнулся в ответ, но улыбка эта была печальной. Долго смотрел он вслед удаляющимся Али и Петри, пока они не скрылись за неровными выступами холмов. Гьика вспомнил, что ему еще надо пойти на пастушеский стан дяди Коровеша — взять немного козьего творогу. И он стал подниматься по склону горы, задумчивый и печальный, словно что-то потерял. Из этого состояния его вывела жена Топче, повстречавшаяся на пути:

— Что с тобой, Гьика? Идешь и даже не взглянешь, — шутливо обратилась к нему Топчевица, сгибаясь под вязанкой хвороста.

— Ах, это ты, тетя Кёла? (Он называл ее тетей потому, что она приходилась ему дальней родственницей.) Я и впрямь задумался! Ну, как поживаешь? Откуда идешь? — спросил Гьика, словно пробуждаясь ото сна, и, не дожидаясь ответа, быстро пошел дальше. Сознание его было пронизано одной мыслью, одним словом. И сердечное расставание с Али, и простодушная веселость Петри, и шутливый оклик Топчевицы, звуки ее шагов, шелест ветра в древесной листве — все, все вокруг повторяло ему только одно слово, произнесенное Али:

— Огонь! Огонь!

Петри вернулся из Корчи оживленный, повеселевший и более зрелый в своих суждениях.

— Смотри-ка! Можно подумать, что Али тебя заколдовал! — со смехом замечал ему Гьика, всякий раз когда Петри резко отзывался о бее или о Лешем.

— Али!.. Душа человек этот Али, и голова у него замечательная! — восторженно откликался на это Петри и потом спрашивал: — Скажи, что мы должны делать?.. Я готов!

Гьика клал руку на плечо своего друга и отвечал:

— Нет, ты скажи, что мы должны делать?..

На самом же деле Гьика прекрасно знал, что теперь нужно предпринять. Нужно выполнить обещание, данное им Али. Амбары бея полным-полны, и не сегодня-завтра весь урожай повезут в Корчу. Надо сжечь этот хлеб, и как можно скорей. Каждый раз, когда ему приходилось проходить мимо башни — а это случалось ежедневно утром и вечером, — он, сжав зубы, с ненавистью смотрел на этот склад зерна. Внимательно вглядывался в стены башни: вся она сложена из камня, крыта черепицей, в окнах железные прутья, на дверях замки, здесь же неусыпный страж, Леший. Будь это жалкие крестьянские лачуги, не потребовалось бы особой хитрости: стоило только чиркнуть спичкой, и они сразу бы запылали… Но как быть с каменной крепостью?

— Ничего не могу придумать, — вздыхал Гьика и проходил мимо с таким видом, словно был в чем-то виноват. Да и самое слово «огонь» возбуждало в нем тревогу. Стоило вспомнить о нем, как сразу же перед глазами возникали языки пламени и клубы дыма; слышался треск, вопли, плач… Такую картину пожара ему довелось видеть в Каламасе, когда сгорел дотла дом одного крестьянина. Случилось это так… Жена этого крестьянина пекла лепешки и — такая неосторожная — положила в печку слишком много сухих дубовых сучьев… Пламя взвилось под самую крышу, искры попали на солому, и вмиг хижина запылала. Нет, с огнем шутить нельзя!.. А ведь в пятидесяти шагах от башни находятся дома Шоро и Зарче, — не дай бог, на их соломенные крыши попадут искры! Тогда они пропали! А виновником окажется Гьика! Разве мог он это допустить? Вот почему Гьика никак не решался на поджог… Он боялся с кем-нибудь посоветоваться, а когда думал о своем плане, мурашки пробегали у него по коже.