Анри Волохонский - Роман-покойничек

Ян поморщился и не отвечал. Я развертывал дальше:

— У вас плохо работает аппарат, ваши делают ошибки. Дочь пяти матерей — кто в это поверит?

Ян еще подумал и вывернулся, хотя и с некоторым напряжением:

— Там имела место филиация. Она хочет сказать, что ей знакомы чувства привязанности к близким. В отличие от вас. Простая женщина, говорит как умеет. Заметьте, при этом и она тоже нашла для вас слова осуждения. Да. Вы не извращайте. Вот тут еще… матрос с баржи «Захребетное», порт прописки Тюва-Губа, скажете — нет такой баржи? Нет такой губы? Или рядовой И. Н. Кубенко с погранпоста Подлежало-военского участка, он тоже негодует. Против вас! Смотрите!

Я посмотрел. Работники гематогенового цеха Сосонко, Прозрачная и Упыревич в борьбе за сосуществование не находили слов, что немудрено, по причине их явной стилизованности под ультразвук. Но отрицать присутствие в мире материальных предметов товарищей Ядова и Чертихина из редакции «Наука и религия» не было решительно никакой возможности. Никак мне было не проверить и Никколса Гноума Коболда, осудившего меня от имени Левого конгресса левых сил за рубежом, за то, что я нахожусь во власти. И оторвавшегося от домино пенсионера Пахорукова, давшего достойную отповедь, я не мог ведь честно отринуть. Также и литературоведов-критиков Гебовского и Чековского, патетически вопрошавших, как это я смею использовать прекрасный правдивый наш русский язык для враждебного злопыхательства. Я начал выходить из себя и вышел бы, и упал бы в собственных глазах, если бы не простая легкая мысль, которая внезапно осенила мою замороченную неистовой работой голову. Мысль взвилась стрекозой, села на графин, и я залюбовался, как она крылышками причудливо перебирает, поворачиваясь на стекле. Хотел уже стряхнуть обличительную продукцию обратно Ян Янычу в портфель, но мои тихие игры со стрекозой не остались невидимыми ему.

— Бот, это еще. Познакомьтесь, — он указал на конверт с «говорящим письмом». На конверте машинописью значилось: Дочь геолога Наташа Скулоскальская, поселок Усть-Харибда.

— Усть-Харибда… Где это?

— Отсюда не видно. Вы послушайте, послушайте.

Я включил. Минуты полторы ничего не было. Потом раздался мерный нарастающий гул многих стихий.

— Они там трудятся в исключительно тяжелых условиях, — вздохнул Ян Яныч.

Сквозь продолжавшийся гул пробился вдруг лай не менее, чем дюжины ездовых собак, что-то похожее на высокий пронзительный голос с неразделившимися жуткими словами — долгое, стонущее, жалобное, тоскливое, грозное…

— Хотите поехать в Усть-Харибду?.. Хотите лично встретиться с… Наташей? С Наташей Скулоскальской?.. Кстати… Вы уж извините — ах — бывает — сами понимаете — опечаточка тут на конверте. Не Скулоскальская, а Скилоскульская. Два «л» в первом слоге:

Скилла Скульская Хотите съездить?

Он смотрел на меня ледяными глазами, весь откинувшись внутрь.

— Почему же она Скульская? — спросил я, сам немного похолодев. Ян глянул на меня, как на дурака.

— Скулит потому что. Вот и Скульская. Все время скулит.

— Позвольте, Ян Янович. А как отчество Наташи?

— Ах, какой Вы дотошный. С кажу, скажу. Есть у ней и отечество, и отчество.

Э-э-сс-тф-пф-…-ановна

Наталья Епифановна Скилла-Скульская. Да. Наталья Степановна, если угодно. (Оба отчества Наташи он произнес как-то шепеляво: послышалось не то Пифоновна, не то Тифоновна, не то вовсе — Титановна)… Удовлетворены? Надеюсь, ваш интерес к именам ныне вполне насыщен?

Я взял себя в руки.

— Но тут же написано: «Дочь геолога». Это как — тоже опечатка?

— Нет, почему опечатка. Наташин папа — геолог. Кто же еще? Специалист по недрам. Точнее — по магме. Работает в необычайно трудных условиях. Большую часть времени — там. — Ян показал пальцем вниз. — И Вы, предупреждаю, на нас не…

Тут я его перебил.

И что же — он вам, Ян Янович, отчеты шлет?

— Личные письма, — последовал сухой ответ. — Я, конечно, знал заранее, что гнев народа не произведет на вас впечатления. Я, собственно, хотел только продемонстрировать наши возможности.

Ян сам сгребал все в портфель. Он еще раз глянул на меня исподлобья. Первый круг был окончен, это было ясно, но ложное чувство подтолкнуло меня на неверный шаг.

— Подождите, подождите. Вы говорите: гнев народа, но, судя по последнему письмецу, а также по лемурам из шахты номер восемь, бригадир тов. Жук и еще эти — как их — «лярвы Привокзального района города» — речь идет, ведь, не совсем о народе, скорее, о Народииле, так ведь?

Ян заулыбался совсем как бы ласково.

— Что же вы, дорогой, придираетесь? Или философию не учили? Это же, ведь, как подлежащее и сказуемое. Народиил, конечно, Народиил. Он — наше подлежащее. Первоисточник гнева народа. Не так ли, а? Вроде как энтелехия и экзистенция. Ну — что еще? Что-нибудь тревожит?

— Да вот то еще, что кентавры ваши меня беспокоят.

— Что за кентавры? — Ян сделал вид, будто не понимает. — Где кентавры?

— Ну, Лось. Была тут заметка. Тренер-испытатель кентавроводческой фермы Лось. Который требовал сурово покарать.

Ян порылся в портфеле, опять делая вид. Потом поднял на меня глаза, посмотрел прямо и сказал раздельно и четко:

— Вы ошиблись. Никакого Лося не было. Не-бы-ло.

Очевидная нарочитая ложь заставила меня разгорячиться.

— Как так не было?! Вы прямо на глазах передергивате! Вот тут лежала заметка! Дайте портфель!

— Портфель? Пожалуйста, держите, — усмехнулся Ян Янович и протянул мне портфель, любезнейше даже его передо мной распахнув. Я стал нервно перебирать клочки бумаги, свертки, «говорящие письма».

— Вот. Вот оно. Лось. Тренер-испытатель…: «Хотя наш коллектив еще не имел возможности лично ознакомиться…» А вы — не было!

Ян опустил глаза под стол, едва не хохоча.

— На дату, на дату гляньте, дорогой мой! Там же написано: «еще не имел возможности». Читать надо, читать. Что же вы не читаете? Я же сказал: не было. И правду сказал: не-бы-ло. Но бу-дут!

Я посмотрел на дату. Дата стояла несуразнейшая: пятизначное число, тринадцать тысяч триста с чем-то год, октябрь.

— Кентавры — дело Будущего, — сказал, отдышавшись, Ян немного резонерским голосом. — Нужно смотреть в Будущее, а не обливать нас грязью! Вот все уладится, построим — окончательно! — новое общество и с новыми силами станем разводить кентавров.

— Зачем вам кентавры?

— Как — зачем? Образованный на вид человек — и спрашиваете. А кинокефалы, по-вашему, — зачем? Эти… Псоглавцы — зачем они по-вашему?

— Не знаю… — Я входил в какую-то робость. Ян меня четко окружал.

— Не знаете. Вижу, что не знаете. Вот для вас специально припас и про псоглавцев. Познакомьтесь. Да отдохните немного за чтением, а то вижу, что вы притомились. — Он протянул мне рукопись явно подпольного изготовления. — А там и поговорим. Отдыхайте.