Анри Волохонский - Роман-покойничек

— Вопрос, поставленный Вашим корреспондентом — интересный вопрос, — говорит академик Троемощенко. — С одной стороны, действительно, если предположить, что наши с Вами предки вплоть до древнейших времен могли бы собственными глазами воочию убедиться в том, на что так правильно указывает Ваш корреспондент, конечно, их радости не было бы никаких границ, и мы тогда могли бы с полным правом говорить о построении их счастья. Однако, те предки, которых имеет в виду автор письма, к сожалению, — пусть слушатели простят мне это специальное выражение, — к сожалению, они находятся за пределами «Цветового конуса» и видеть наши успехи не в состоянии. Если же говорить о современных нам «предках» — предках в узкобиологическом смысле — об орангутангах, гиббонах, павианах, гориллах, шимпанзе, всевозможных макаках, бабуинах, гамадрилах, горных гориллах, разных мартышках, да, дриллах, мандриллах, наконец, также о наших прапредках, о полуобезьянах, этих лемурах и долгопятах…, простите, я, кажется, увлекся перечислением, — но ведь эти существа, эти приматы — они же не осознают себя нашими предками, они же не понимают, что мы — их потомки, и радоваться нашим достижениям субъективно неспособны. Поэтому, с научной точки зрения, правильный ответ на вопрос автора письма должен быть отрицательным.

— Это мнение специалиста. Но мы с вами, дорогие слушатели, можем немного помечтать. Может быть, придет время, и та же наука, та же физика поможет нам вырваться за пределы светового конуса и сообщить всем нашим предкам о том, чего сейчас они, увы, еще не могут понять.

— Вот видите, какая чепуха! — сказал Ян Янович очень грустно. — Слушать тошно. И вам тошно… А что это мы с вами все спорим, препираемся?… Конечно, в споре иногда что-то рождается, как говорится, но не все же нам спорить. Давайте, поговорим о чем-нибудь безразличном…

Он опустил глаза, а когда он их вновь поднял, видно было, что он и вправду намерен изложить нечто окончательное.

— Додо! — вдруг объявил Ян Янович с дидактическим пафосом.

— ?!

— Слыхали ль Вы о до-до?

— Как?

— Приходилось ли Вам слышать что-либо о несчастной судьбе додо?

— Одо? — изумленно переспросил я.

— Не Удо и не Одо, но додо, — ответил Ян ровным перебором. — Додо, называемая также птица-Дронт.

— Та, что вымерла?

— Полностью исчезла. Но разве она вымерла? — Не уверен. Скорее, с ней дурно обошлись. Скорее, так. Съедена человеком в исторические времена — вот что! Прямо на наших глазах — раз навсегда. И, хотя ее исчезновение происходило в нашем присутствии, мы все равно не знаем о ней ничего достоверного. Между тем, это не какое-то фантастическое сказочное создание. Знаете, ведь раньше любили рассказывать о невероятных птицах. — О птице Рух — что она питается слонами и приносит алмазы. О птице сирин — а сейчас выясняется, что это мужского пола сирена — животное вроде тюленя, но вся в перьях, с приятным таким голосом. О птице феникс, которая в огне не горит. Или вот еще о василиске, — Вы, конечно, знаете, как вывести на свет василиска? — Это очень просто. Нужно взять яйцо петуха и чтобы дура и жаба насиживали его по очереди сто двадцать восемь лет. Получается василиск.

Но додо — не василиск. Просто птица. Птица как птица. Вот только летать она, действительно, не умела. Впрочем, ничего более достоверного о ней сейчас уже неизвестно. Например, я вам почитаю то, что можно было прочитать о дронтах в старинной энциклопедии — лет сто тому назад, том на «Д», страницы 747–748.

Ян Янович достал фотокопию пожелтевшей странички и впрямь взялся по ней читать. Он только изредка посматривал на меня, чтобы я не забывался.

— «Дронт, или додо, Дидус Линнеев — род птиц из отряда голубиных (мирная, стало быть, миролюбивая птица)… из семейства дронтов (дидиды — дронтовые, целое семейство!) — Дронт, додо — Дидус инептус Линнеев („инептус“ значит „беспомощный“, видимо, по причине того, что бескрылый, неокрыленный) — единственный хорошо известный вид этого рода жил на острове святого Маврикия, известен лишь по остаткам черепа, клюва и костей, по описанию, данному голландскими моряками, будто бы видавшими в конце шестнадцатого века тысячи дронтов на означенном острове, и, наконец, по имеющемуся изображению масляными красками в Британском музее и по рисунку Савери в Берлине. Из этих данных видно, что дронт был неуклюжей птицей, несколько напоминающей лебедя, значительных размеров, с серыми, а на недоразвитых крыльях желтоватыми расчесанными перьями, крепкими широкопалыми приспособленными к рытью ногами и большим клювом. Васко да Гама нашел в тысяча четыреста девяносто седьмом году такое множество додо на острове Маврикия, что этому последнему дали прозвание Лебединого острова. В тысяча шестьсот восемнадцатом году Бонтеку нашел на острове Бурбоне тех же самых птиц, настолько ожиревших, что они едва были в состоянии ходить. (Эту деталь я настоятельнейше прошу Вас запомнить!) Наконец, в тысяча шестьсот двадцать седьмом году Якоб Бонтий, пробывший несколько лет врачом в Батавии (— хотелось бы надеяться, что не в тамошнем доме для умалишенных —) дал описание и изображение додо. С тех пор на названных островах не находили и следов дронтов, почему полагают, что эти птицы были истреблены пристававшими там мореплавателями и поселенцами. Голландские моряки (—информаторы Якоба Бонтия в Батавии—) убивавшие дронтов в громадном количестве, прозвали их „вальгсфогельс“, то есть отвратительными птицами, потому что их мясо имело дурной вкус; французы же дали им по той же причине название „уазо де нозе“ тошнотворные.»

Есть, однако, одно противоположное известие:

«…Другой тоже вымерший вид водился на острове Бурбоне, откуда Карре привез два экземпляра во Францию, где они, однако, вскоре погибли. Они были величиной с гуся с перьями белого цвета, а на концах крыльев и хвоста — черного, и не были в состоянии летать. Мясо их было очень вкусно».

Вот видите — «погибли» и «очень вкусно».

Ян встал из-за стола и стал гулять из угла в угол. Кабинет оказался очень маленьким, три шага туда — три обратно. Тяжело было, когда голова Яна останавливалась над моей, душно.

Он продолжал:

— Не думаю, чтобы за столетие, прошедшее с тех пор, как эти печальные известия были доведены до сведения читающего общества Российской Империи, наука успела раскопать что-то новое по части додо. Тем не менее, американская энциклопедия Британника издания тысяча девятьсот семьдесят пятого года печатает о дронте маловразумительную заметку, Сперва можно вообразить, что это совсем о другой птице. Название додо теперь уже не Дидус Линнеев, а Рафус кукулатус. Указывается на целых три вида додо, обитавших на островах Маврикий, Реюньон и Родригес, так что уже можно что-то заподозрить, и общее развитие судьбы несчастного существа убеждает в том, что это то же самое создание. Очень деловито сообщается, что додо был больше индюка. Не гуся и не лебедя, а индюка — сразу видно: американец писал. Он весил пятьдесят фунтов, то есть двадцать три килограмма и имел клюв, длиной двадцать три сантиметра: по сантиметру клюва на килограмм веса. Перечисляется все, что осталось от додо: голова и нога в Оксфорде, нога в Лондоне, голова в Копенгагене, несколько более или менее полных скелетов в шести европейских и одном американском музеях. Автор статьи из Британники делает осторожную попытку свалить вину в исчезновении додо с матросов на «завезенных ими животных». А лицо, написавшее книгу «Птицы всего мира» — оно на странице 931 прямо утверждает, что «дронта уничтожили пришлые свиньи и обезьяны, которые воровали у неокрыленных аборигенов острова их единственное яйцо, насиживаемое самцом и самкой по очереди». Видите — совсем и не матросы, а обезьяны и свиньи. О вкусе мяса, разумеется, ни слова.