Анри Волохонский - Роман-покойничек

Скалы становятся все выше, и стена их внезапно обрывается поворотом в отрог той огромной трещины, называемой долиной Арбель, что означает Гора Ваалова. Если углубиться туда, на запад, скоро увидишь слева крепость — вертикальный и неприступный замок, выгравированный прямо в скале, с природными и прорытыми людьми пещерами, примерно, до половины ее высоты. Замыкает долину отдельная плоская гора с как бы срезанной вершиной, куда живущий вокруг народ друзов собирается на ежегодный праздник у могилы своего родоначальника Иофора (Итро), первосвященника мадиамского, тестя пророка Моисея.

Вообще, знаменитых могил в округе немало. Над Хаматом — могила рабби Меира-Чудотворца, пониже Верхней Тивериады, тоже на склоне холма — могила рабби Акибы, мученика за веру, в самом городе — могила рабби Моисея Маймонида, называемого также Рамбам, философа великого, но суховатого. За городом есть общая могила, в которой лежат вместе праматерь шести колен Израилевых Лия, служанка ее Зелфа, мать Моисея и жена Аарона. Но наиболее поражающая своей древностью могила находится в долине Арбель, это могила Сифа — третьего сына

Адама и Евы. Поэтому думают, что Мессия, когда явится в последние времена, непременно проследует долиной Арбель. А по дороге в Магдалу видишь полно вывернутых из земли саркофагов и огромный камень с углублениями для могил в виде щелей в. нем.

Пересекши долину и двигаясь дальше вдоль озера мимо вновь сгладившихся холмов, приходишь в место, называемое Гептапегон или Табха, то есть «Семь струй». С горы над ними Иисус Христос произнес проповедь. А вокруг — прекрасные высокие сады, и девушки, когда ходят под деревьями, лицами похожи на Богоматерь.

Здесь берег озера поворачивает к востоку. Рыбаки из Капернаума ловили в этом углу помногу рыбы и не раз. Повыше — церковь, очень древняя, но сохранился от нее один только мозаичный пол. Церковь стоит на том самом месте, где Иисус накормил пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч верующих. Она посвящена этому чуду. За недавним, на месте разрушенного старого, алтарем на полу — грубоватое изображение стопки из пяти плоских хлебов, а по бокам ее — двух рыб местной породы, только спинные плавники у них нарисованы неправильно: на мозаике их два, в то время, как у настоящей рыбы — это один сплошной плавник от головы до хвоста. Остальной пол разукрашен удивительными птицами — утками, сидящими иногда по две сразу в цветках лотоса с извивающимися стеблями, ручной палестинский кролик — шофан в ошейнике, на которого нападает ибис, разные цапли, гуси, павлины, нильский тростник. Это река Нил. Справа от алтаря сохранилась часть изображения ниломера — башни с конической крышей, а на крыше — аист. Башня разделена по высоте десятью чертами, и у каждой черты стоит греческая буква, — остались только буквы от дзеты и выше — до десятой буквы йоты. То высший предел, которого может достигнуть Нил при разливе, граница наибольшего изобилия египетской земли. В Египте, ведь, не бывает дождей, и плодородие зависит только от реки. Чем выше поднимается Нил при разливе, тем изобильнее будет земля. И вот — хочет сказать художник — Нил, единственный, кто давал пищу народу земли, — отныне упразднен. Его заменил Иисус Христос, давший хлеб чудесный, в изобилии, превосходящем «йоту», наивысшую ступень ниломера. И легкий иронический намек — йота, первая буква имени Иисуса и последняя на ниломере, указывает на этот радостный смысл, поддерживаемый необыкновенно веселым рисунком прочих изображений.

От Табхи до Капернаума полчаса ходьбы. Здесь дом апостола Петра и развалины тех дней синагоги, немного перестроенной в III веке. А за Капернаумом в Море Галилеи впадает Верхний Иордан.

Поразительной чертой воды озера является ее разнообразный и переменчивый цвет. Иногда она кажется совершенно белой — это когда над морем ровные светлые облака. Часто по утрам озеро бывает розовым, постепенно желтея с восточного края, чтобы стать голубым и синим — днем, и темно-синим, если поднимается ветер, иногда с ярко-зелеными или фиолетовыми полосами. Фиолетовый цвет воде придают живущие в ней, и часто во множестве, полурастения-полуживотные, красивые твари в шаровидных золотистых шлемах с невидимым и быстро оборачивающимся хвостом. Они относятся к так называемым «вертлявым биченосцам» — довольно известный ученым тип жизни. Вечером вода вновь светлеет, становясь бледнопурпурной, и цвет этот сливается с серым пурпуром окрестных скал и закатного неба на востоке и затем постепенно чернеет вместе с ночным воздухом, и вновь блестит уже откровенным серебром в черно-синем окружении гладкой поверхности, когда восходит луна.

Другое удивительное свойство здешней воды то, что большую часть года жизнь рыб возможна только в ее верхних слоях. Глубже — начиная метров с двадцати и до самого дна, вода Галилейского моря мертва.

…октября 19… года жалкие остатки процессии докатились до кладбища. Гроб установили над ямой, вокруг неровной дугой собирались сопровождающие: поседевшие майоры с багровыми лицами и истлевшими подушечками в скрюченных дрожащих пальцах, вялые полупарализованные стукачи, двугорбое подчиненное население. Если кого-то вдруг схватывало словно пляской святого Витта, можно было догадываться, что «из наших». Явился оркестрик — небольшой, пьяненький, — пожилые белоглазые бесенята с веселой медью через плечо. Все это переминалось с ноги на ногу, медлило, оглядывалось, пробовало губами металл под смыкающимся наверху сырым небом. Пауза следовала за паузой, и ничего не происходило, подползали самые последние, но вот и они уже кончились, и тогда все замерло перед вырытой недлинной траншеей, лишь кое-где время от времени нечто принималось трястись.

Так продолжалось неопределенный срок, после чего вновь возникло движение в среде предстоящих. Они повернулись один к другому, что-то пробормотали, приблизились, затем — расступились. Стало припахивать суеверным обрядом. Появилась широкая платформа на невидимых низких колесах. На платформе было сооружение — подобие ступенчатой пирамиды или галикарнасского надгробия. Отсюда казалось, что оно выделано из камня, но поближе проступал крашеный холст, тряпье, ветошь, которыми были затенены сходящиеся в углах места, и пахло хлорной известью. Внутри были, наверное, короткие стремянки, потому что головы то появлялись над верхней перекладиной, то ныряли в глубину, поочередно — как кухтыли. Вот одна из них взмыла повыше, задержалась на миг и вновь екнула обратно, пустив стоячую волну по ряду прочих вздутий. Новая, щекой к нам, встала сбоку. Раздались слова речи.

— Сегодня мы с вами провожаем Романа Владимировича. Всю свою сознательную жизнь товарищ Рыжов посвятил тому, что связывает здесь всех нас. Мы всегда будем помнить ту неустанную энергию, с которой товарищ Рыжов отдавал себя любимому делу. Он без устали отдавал ему все силы без остатка. Мы никогда не забудем, каким самоотверженным, каким, я бы сказал — самозабвенным — трудом отмечены все его заслуги.