Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

Появилась Алиса. Она опаздывала минут на пять, по лестнице поднялась почти бегом, четкий стук ее каблучков странным образом растревожил Варахасина, и он даже не нашелся что сказать пробегавшей мимо женщине. Но она сама обернулась:

— Как кефир? Довезли?

— Все в порядке. А вы как добрались?

— Ничего… Хотя кефира явно не хватало.

И она скрылась за дверью своего отдела.

Ну, что тут сказать… Можно было бы увлекательно и забавно описать мимолетные свидания Варахасина с Алисой в коридорах управления, в автобусах, на остановках, в отделе, тем более что эти встречи становились все чаще, в течение дня они встречались по десятку раз, причем каждый раз совершенно случайно. Но дело в том, что в этом не было ничего смешного, поскольку Варахасин оставался озадаченным и ни смех Алисы, ни ее неизменно хорошее настроение нисколько не снимали с него той гнетущей напряженности, которую он никак не мог сбросить с себя.

Прошло всего несколько дней, и Варахасин открыто, на глазах у всего управления дожидался Алису у подъезда. А потом пристраивался рядом и провожал ее домой. Его можно было бы понять, если бы он при этом проявлял какие-то чувства, хоть улыбнулся бы, взял Алису под руку, нет. Шел угрюмо и сосредоточенно. Человек, хорошо его знающий, мог бы добавить, что в глазах Варахасина застыла растерянность. Он явно не понимал, что происходит. Это злило его, повергало то в раздраженность, то в полнейшую беспомощность. Подобное случилось с ним впервые, и он даже понятия не имел, как это состояние называется и как подобает себя вести, когда оно настигает человека.

— Знаете, Игнатий, — сказала как-то вечером Алиса, когда они возвращались из кино, — нам надо серьезно поговорить… Некоторые считают, что мы ведем себя странно.

— Да? — удивился Варахасин. — Что же необычного в нашем поведении?

— Людей озадачивает разница в нашем… семейном положении.

— Я веду себя единственно доступным мне образом, — сказал Варахасин несколько тяжеловесно, но достаточно точно. — Я не могу вести себя иначе. Понимаете? Я не могу жить, если не вижу вас полдня, понимаете? Я начинаю умирать. Я даже чувствую, как это происходит… Первым выключается мозг, это всегда так… Я перестаю понимать, где я, что со мной, что мне надлежит делать, где быть. Не надо улыбаться, здесь нет ничего смешного. Это очень тяжело, Алиса, поверьте. Когда вас нет рядом, я начинаю метаться и совершать непонятные поступки. Вернувшись от вас в свой отдел, я тут же набираю номер вашего телефона. Проводив вас домой, я сижу в сквере, чтобы увидеть вас в окне. Я запустил всю работу, несколько строек остались без материалов.

— Может быть, вы влюбились?

— Влюбился? — В голосе Варахасина прозвучало примерно равное количество озадаченности и возмущения. Он не мог допустить, чтобы его состояние, такое тяжелое и, кажется, необратимое, имело столь простое объяснение. — Я влюбился… Но ничего похожего не было. А это как болезнь, да, тяжелое заболевание… Когда я говорю, что умираю без вас, здесь нет никакого образа, я действительно умираю. У меня повышается давление, я перестаю понимать, где нахожусь, что со мной, куда я бегу, зачем, к кому… Потом я вижу вас и… И отпускает.

— Но у вас жена, ребенок…

— Да, кажется, у меня есть и то, и другое… Но как мне с ними быть, о чем говорить с ними… Я не знаю, Алиса!

— Это пройдет.

— Вы думаете? — живо спросил Варахасин.

— Конечно, — печально ответила Алиса. — Чаще всего это проходит.

— Я не хочу, чтобы это проходило! — воскликнул Варахасин и сам испугался своих слов.

— Но вы сами говорите, что это тяжело!

— Это действительно… Я даже похудел… — Варахасин остановился и, не обращая внимания на редких прохожих, тенями скользивших в сумерках, повернулся к Алисе и обнял ее. Алиса тоже прильнула к нему, и их сердца постучались друг к другу.

Было уже поздно, порывистый осенний ветер швырял в лица мокрые холодные листья, сорванные с деревьев, машины проносились, обдавая водяной пылью. Варахасин и Алиса шли под большим черным зонтом, который подарила Варахасину жена к десятилетию их совместной жизни, и по упругому его полотну звонко стучали частые капли. Но Варахасин наслаждался и дождем, и неуютностью, и даже то, что его штанины по колена вымокли, с них стекала вода, тоже доставляло ему неизъяснимое удовольствие, потому что все это перекликалось с печальной бурей, клокотавшей в нем самом. Он ужаснулся словам Алисы, что все пройдет, что к нему снова вернется спокойствие и безмятежность. Жизнь, которая представилась ему, потрясла какой-то животной бессмысленностью.

У дома, где жила Алиса в коммунальной квартире, они остановились и долго стояли под фонарем, молча глядя друг другу в глаза. Потом Варахасин раскрыл свою пластмассовую непромокаемую папку и, вынув многочисленные заявки на строительные материалы, расстелил их на скамейке, прижимая каждый документ к мокрым холодным рейкам. После этого он пригласил Алису присесть, сел сам, и они, расположившись под дождем, просидели, не разговаривая, полчаса. Последнее время Варахасин часто поступал странно, но с полнейшей уверенностью в своей лишь ему доступной правоте, как человек, познавший истину и избавившийся от всех сомнений и условностей.

— Тебе, наверно, пора? — сказала Алиса.

— Я знаю.

— Доберешься?

— Не знаю, — честно ответил Варахасин, потому что потерял способность говорить двусмысленности, увиливать от ответа, отделываться шуточками. Он говорил прямо и открыто, но оказалось, что эта новая его способность вызывает у людей большую озадаченность.

Варахасин целовал ее холодные влажные губы, трогал ее плечо, видел глаза, смотревшие сквозь стекла, в которых отражались уличные фонари.

— Тебе все-таки пора.

— Не хочется.

— Надо.

— Зачем?

— Игнатий! Возьми себя в руки!

— Зачем? — снова спросил Варахасин. — Какой в этом смысл, какая надобность поступать против своей воли, против собственных желаний? Кому от этого хорошо? Тебе? Мне?

— Твоей жене, — сказала Алиса.

— Зачем ей мои вынужденные поступки? Зачем я ей там, если я весь здесь? Вся эта ложь зачем? Впрочем, я не о том… Получается, что я ищу оправдания… Нет. Просто я не могу иначе. Вот и все. Я не могу прыгать выше головы, я не могу летать, не могу рассуждать и поступать выгодно, хотя мне казалось, что раньше у меня это получалось неплохо. И идти домой не могу. Никуда я не пойду. Я к тебе пойду.

Некоторое время они сидели молча, слушая стук капель по пружинистому верху черного зонта.

— Хорошо, — наконец сказала Алиса. — Пошли. Только у нас соседи.

Они поднялись, Варахасин собрал мокрые мятые листки с расползшимися подписями и фиолетовыми печатями, превратившимися в кляксы с потеками, и сунул их в папку.