Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

— Помнишь, я одно время подрабатывал сторожем, около недели универмаг сторожил?

— Ну и что? — улыбнулся Кобзев, подставив лицо весеннему солнцу.

— Если без четверти восемь зайти со стороны двора, то, кроме сторожа и кассира, никого не встретишь.

— А когда появляются инкассаторы? — спросил Кобзев с дурашливой таинственностью.

— В восемь вечера. Единственная неприятность — сторож. Такой себе дядя Сережа, всегда навеселе, любит все человечество и даже не подозревает, что есть на белом свете нехорошие грабители.

Соломатин резко повернулся на кровати и сел, уставившись в темноту. Кто знал, что через неделю Кобзев приедет в гости и заодно попросит показать универмаг. Они еще шутили тогда, проходя по ближним дворам и намечая пути отхода.

Тогда-то все и началось…

Выйдя из тесной комнаты, Соломатин остановился на площадке, прижавшись лбом к холодному окну. Дождь не прекращался, тонкие извилистые струйки бежали по стеклу, стекая на карниз. «Неужели возможно так быстро превратиться из нормального человека в преступника? — думал Соломатин. — Ведь до этого случая мы с Кобзевым не разбили ни одного окна, не украли даже кепки в раздевалке… А может, никакого превращения и не было и мы всегда были такими? И я до сих пор никого не ограбил, ничего не украл только потому, что случай не подворачивался, случай? И моя честность гроша ломаного не стоит? И я всегда был преступником, даже не подозревая того?

Неужели все такие?

Нет, в универмаге многие знали о порядке сдачи денег, но мы с Кобзевым оказались смелее, решительнее, отчаяннее. Уж такие смелые, что дальше некуда… Деньги? Неужели деньги? Но если утром я не найду в кустах сумки… это меня огорчит? Да, сумки будет жалко. Столько нервотрепки, и все впустую. Жалко, но не больше…»

В воскресенье Соломатин поехал в Роговск, и они с Кобзевым поровну разделили добычу. Каждому досталось тысяч по двадцать. Они не хлопали друг друга по плечам, не поздравляли с удачей, почти не разговаривали. Купили в гастрономе бутылку водки, зашли в павильон «Воды — мороженое», разлили в два тонких стакана и, молча чокнувшись, выпили, не ощутив ни остроты, ни горечи.

— Ты это… Не спеши тратить. Подожди месяц-второй, — сказал Соломатин.

— Да знаю.

— А лучше вообще на годик затаиться.

— Долги только раздам, — заверил Кобзев.

— Много их у тебя?

— Так… Трешка, пятерка, десятка… Все по мелочи. А ты?

— У нас сложнее, общежитие. Особенно-то и не потратишь. Штаны купишь, и то спрашивают — откуда деньги.

— А что Наташка?

— Какая Наташка… — Соломатин махнул рукой. — Не до нее сейчас. В себя бы прийти, а там уж видно будет. Ты уже в норме?

— Нет, — сказал Кобзев, помолчав. — Представляешь, в универмаг тянет.

— Опять? — удивился Соломатин.

— Да нет, — поморщился Кобзев. — Просто посмотреть, как там…

— Это пройдет. Хотя я тоже на трамвае несколько раз мимо проезжал, все пытался заглянуть.

— И что?

— Ничего. Все как было. Никаких перемен.

— Надумал что-нибудь купить?

— А черт его знает… Ничего в голову не приходит. Напиться хочется. Ты где их прячешь-то? Надежно?

— Да все никак не придумаю. Каждый день в новое место тащу. Сейчас вот оставил дома, а сам уже маюсь…

— Зарой, — посоветовал Соломатин.

— И зарывать боюсь. Хоть с собой их таскай все время… Слушай, давай еще по стаканчику, а?

Через два дня Кобзева нашли в сквере. Полуночный милиционер, поднимая уснувшего человека, нечаянно столкнул со скамейки небольшой чемоданчик. Упав, он раскрылся, и из него вывалились пачки денег. По описаниям сторожа и кассирши Кобзев походил на одного из грабителей. В милиции он объяснил, что весь день раздавал долги, с многими пришлось выпить, к вечеру отключился.

Соломатина задержали в институте. Открылась дверь в аудиторию, кто-то подозвал преподавателя, тот вышел, а вернувшись, сказал, что Соломатина вызывают к ректору. В коридоре его поджидали двое молодых ребят, явно покрепче его.

Следователь оказался маленьким, неприятным. Волосы с затылка и из-за ушей он начесал на лоб, прикрыв бледную лысину. Соломатин пытался отпираться, но, когда следователь упомянул Кобзева, понял, что это бесполезно.

— Значит, все-таки Кобзев, — сказал Соломатин, чувствуя, как под ним разверзлась пропасть.

— Нет, — возразил следователь тихим голосом. — Кобзев вас не выдал. Все на себя брал. Но стало известно, что вы являетесь одним из его друзей. А когда мы составили список тех, кто в последние годы работал в охране универмага, тех, кто мог знать систему сдачи денег, там оказалась и ваша фамилия. Понимаете? Это просто случайность, что Кобзева задержали раньше. По логике, первым здесь должны были появиться вы.

— Значит… С самого начала… С самого начала мы были обречены.

— Да, — согласился следователь.

— Это… надолго?

— Сами понимаете, сумма больно велика. Она, правда, вся возвращена, но, как говорится, учитывая тяжесть содеянного… — Следователь замолчал и посмотрел на дверь. Соломатин обернулся на скрип — в кабинет входил Кобзев. — Начнем очную ставку. — И следователь четким канцелярским движением вынул из ящика стола голубоватый бланк протокола. — Скажите, Кобзев, знаете ли вы этого человека?

Поначалу Варахасин даже не понял, что произошло, что изменилось в мире, который совсем недавно был таким уютным. Только этим можно объяснить, что он не придал значения легкому беспокойству, мелькнувшей тревоге и странному ознобу, пробежавшему по телу. Он еще был уверен в себе, насмешлив и неуязвим. А работал Варахасин в управлении по снабжению строительными материалами и оборудованием. Подробно говорить об этом не стоит, потому что его должность не имеет ровно никакого значения. И семейное положение тоже не имеет отношения к несчастью, случившемуся с Варахасиным. Поэтому скажем кратко — он был женат, безбедно жил со своей женой Таисией, вместе они растили ребенка Гришу и успели к моменту печального события довести его до шестилетнего возраста.

Варахасин любил анекдоты, и курилка управления постоянно содрогалась от здорового и беззаботного смеха его приятелей. Одевался Варахасин как и подобает молодому красивому мужчине — спортивно, несмотря на некоторое утяжеление в области живота. Да и щеки у Варахасина в последние годы службы приобрели округлость и румянец, говорившие о спокойной и достойной жизни.

И жена Варахасина чувствовала себя в мире уверенно, гордилась своим мужем, как будто даже любила его. Таисия тоже слегка округлилась, что, в общем-то, было естественно для здоровой женщины в возрасте тридцати лет или немного больше. Она обожала цветастые платья свободного покроя, сережки, перстенечки с камушками и пельмени, за которыми готова была выстоять любую очередь, поскольку знала — и муж не прочь метануть пару десятков пельмешек, да с бульончиком, заправленным сливочным маслом…