Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

— Да они все время у него наизготовке были. Он давно вокруг меня кругами ходил…

— Так, — повторил Зайцев. — А где сейчас эти деньги?

— Утром я Эле отдала. А она тут же отнесла в назначенное место… Куда ей бандиты велели положить. Урна какая-то в квартале отсюда.

— Зачем же вы так, господи! — простонал Зайцев, горестно раскачиваясь из стороны в сторону. — Мы бы устроили засаду и взяли их тепленькими! Мы же обо всем договорились с Элеонорой Юрьевной, она согласилась…

— Ребенком рисковать побоялась, — сказала женщина. — Как можно ее осуждать? Мы с ней посоветовались, и она отнесла деньги в ту урну, будь она проклята.

— Так, — опять повторил Зайцев и подвигал свои кулаки по небольшому кухонному столику. — Даже не знаю, что теперь делать… Что скажешь, Ваня? — в полной растерянности произнес следователь.

— Знаешь, капитан… Есть законы, а есть жизнь… А мать есть мать… И никто ее не может судить, а тем более осуждать. Маша, я правильно говорю?

— Правильно, Ваня, все правильно, — кивнула женщина, но было в ее голосе сомнение, было что-то невысказанное.

— Значит, так, — бомжара решительно поднялся и вышел из-за стола. — Я, с вашего позволения, отлучусь ненадолго… Дела, знаете ли… Без меня не расходиться. Дождитесь.

Смутившись собственного серьезного тона, бомжара привычно ссутулился и, заворачивая носки ботинок внутрь, вышел из квартиры, плотно, до щелчка замка, закрыв за собой дверь.

Через полчаса в прихожей раздался звонок. Мария Константиновна открыла дверь, тихо охнула, схватилась за сердце и присела на подвернувшуюся табуретку.

На пороге стоял бомжара Ваня, держа за руку маленькую щекастую девочку. В другой руке у него был бесформенный пакет.

— А вы не ждали нас, а мы приперлися, — произнес он нараспев, переступая порог.

— Боже… Неужели это может быть, — прошептала Мария Константиновна.

Из кухни вышел и остановился Зайцев. Он, видимо, хотел что-то произнести, но рот его открывался и закрывался, не издавая ни единого звука.

— Значит, так, Маша… Натали в наличии, прошу убедиться… Здорова и хороша собой. А это, — он протянул женщине безобразный, отвратительный, мятый целлофановый пакет. — Это ваши деньги. Прошу убедиться — сто тысяч долларов. Или около того… Какая-то сумма могла быть уже потрачена.

Когда Ваня прошел на кухню, глазам его предстала странная картина — не дождавшись его, Зайцев вскрыл принесенную бутылку, наполнил чашку водкой и выпил ее залпом.

— И можете думать обо мне все, что угодно, — вполне внятно произнес он и обессиленно опустился на табуретку. — Теперь можно и чайку…

— Поскольку чай я уже пил, — произнес бомжара, беря бутылку, — то мне должно быть послабление, — и он великодушно наполнил не только свою чашку, но и зайцевскую.

— Ваня, а я? — напомнила о себе Мария Константиновна, появившись в дверях.

— Вы что-нибудь понимаете? — спросил у нее Зайцев.

— А зачем? — простодушно удивилась женщина. — Девочка дома, деньги на месте… Что тут еще понимать? Не хочу я ничего понимать.

А в дверях стояла румяная, щекастенькая девочка и молча улыбалась, глядя на бестолковых взрослых.

Зайцев не мог в тот же вечер прийти к Ване в общежитие, как ему хотелось, он пришел через несколько дней, когда закончил оформление всех документов, связанных с особо опасным преступлением, которое удалось ему раскрыть в самые короткие сроки. Начальство было в восторге от его усердия и необыкновенных способностей по части сыска и розыска. Были поздравления, грамоты, встречи с начинающими сыскарями, визиты к высокому руководству, пообещали даже звездочку, но не сразу, а к торжественному дню, чтобы это был не только его праздник, а, можно сказать, всеобщий. А что касается женского состава зайцевской конторы, то прекрасный пол смотрел на Зайцева глазами не просто восторженными, а даже, можно сказать, на многое готовыми.

Зайцев весь светился от всеобщего внимания, но вел себя скромно, достойно, и его поведение очень понравилось непосредственному начальнику, который, глядя на все эти чествования, всерьез забеспокоился на предмет сохранения собственной должности.

Но наконец все успокоилось, стихли оркестры, аплодисменты, овации, и жизнь вошла в привычные свои коридоры и кабинеты, наполненные очными ставками, явками с повинной, протоколами, опознаниями и задержаниями.

Зайцев мысленно смахнул пот со лба, вздохнул освобожденно, одернул на себе гражданский пиджачок и направился… Да, совершенно правильно вы подумали — направился Зайцев в Елисеевский магазин, единственное в Москве место, где можно купить неподдельную водку и съедобную колбасу. Следователь справедливо рассудил, что его лучший друг и соратник бомжара Ваня вполне заслужил и то, и другое.

Но не было в походке Зайцева прежней порывистости, и во взгляде его не чувствовалось остроты и непримиримости, не было жажды обличать и уличать. Был Зайцев тих и как бы даже смиренен. А чего шуметь и сверкать очами? Не надо. Всему свои сроки. Сидя в бесконечных своих президиумах, Зайцев снова и снова тасовал слова, взгляды, поступки всех своих подследственных и не находил, не находил, ребята, ни единой зацепки, которая позволила бомжаре раскрыть преступление так неожиданно и, можно сказать, блестяще.

— Здравствуй, Ваня, — сказал он негромко еще из коридора, предварительно постучав и приоткрыв дверь в комнату. — Ты дома?

— А, капитан! — радостно воскликнул Ваня, сбросив ноги с кровати на пол и вскинув правую руку вверх и чуть в сторону, как это делали в веселых застольях древнегреческие боги — если верить их мраморным и бронзовым изображениям, сохранившимся до наших безбожных и бестолковых дней. — У нас тут в конце коридора ленинская комната, а там телевизор… И вот смотрю я, как министр пожимает твою мужественную руку, слушаю твои вдумчивые слова и радуюсь — как же мне повезло в жизни, которая свела меня со столь большим человеком!

— Ладно, Ваня, ладно… Проехали. Меня судьба тоже кое с кем свела… Не будем считаться… Значит, так… Водка финская, на клюкве, между прочим… Рыба норвежская, красная, буженина нашенская, но по вкусовым своим качествам не уступает ни водке, ни рыбе…

— Никак премию получил? — спросил Ваня.

— Получил. Вот она, на столе.

— Всю спустил?! — ужаснулся бомжара.

— Ваня! — торжественно произнес Зайцев. — У меня никогда не будет возможности потратить ее более достойно.

— Как ты красиво сказал, капитан! — потрясенно произнес Ваня. — Мне так никогда не суметь.

— И не надо тебе, Ваня, к этому стремиться… Наливай.

Ваня взял бутылку, взвесил ее на руке и, как профессионал, все сразу понял и оценил. И ее литровую тяжесть, и хрустальный блеск стекла, и цвет — не ядовитую красноту химического красителя, а глухой, мягкий, зовущий цвет северной ягоды клюквы.