Беппе Фенольо - Страстная суббота

Но вот мать Ванды прижала к груди обе руки и начала причитать на одной ноте:

— Бедная наша Ванда, бедная наша Ванда, бедная наша Ванда, бедная наша…

— Ванда, кажется, не умерла, чтобы по ней причитать! — прервал ее Этторе.

Младший из братьев, Франческо, зарычал, бросился на Этторе с кулаками. Тот не уклонился, но Франческо все равно промахнулся, и его кулак только слегка задел Этторе по скуле и скользнул по плечу. Франческо взревел еще яростней и, развернувшись, ударил Этторе в правый бок. Этторе раскрыл рот, чтобы крикнуть, но у него перехватило дыхание.

Во входную дверь кто-то постучал. Этторе услышал стук, сделал усилие и, глотнув воздуха, сказал:

— Не открывайте, это мой отец!

Никто на кухне не шевельнулся, и отец начал стучать еще сильнее.

— Все в порядке! — крикнул тогда ему Этторе. — Мы разговариваем. Иди в кафе и жди меня!

Он сказал это громко, и отец перестал стучать.

В этот момент в кухню вошла младшая сестра Ванды, Терезио крикнул, чтобы она убиралась, а мать добавила:

— Уйди, бесстыдница, вместо того чтобы быть все время с сестрой, ты оставляла их одних.

— Я не думала, что они делают что-нибудь плохое! — всхлипнула девушка.

Тут лицо Терезио покрылось красными пятнами, он решительно шагнул к Этторе, смерил его взглядом с головы до ног и изо всей силы ударил кулаком в лицо. Тот отлетел назад, ударился спиной об угол стола и упал. Поднялся на ноги, втянул в себя воздух сквозь зубы и сказал:

— Вы, конечно, в своем праве, но теперь — хватит. Давайте поговорим. Я пришел дать вам слово, что беру за себя Ванду. Вам я сообщаю это сейчас, а ей сказал еще в ноябре. Значит, дело только за вашим согласием. Потом вы дадите мне уйти.

Как бы подсказывая отцу, что делать дальше, Терезио сказал:

— Меньше всего на свете мы хотели бы принять в свою семью такого типа, как ты.

Отец подхватил:

— Мы мечтали совсем о другом муже для Ванды, считали, что она заслуживает не такого, как ты. Но все мы в ней ошиблись. И теперь нам остается только примириться с тобой, какой ты ни есть. Пусть Ванда выходит за того, кого заслужила…

Мать сказала:

— Теперь Ванда не может выйти ни за кого другого. Появись какой ни на есть хороший парень, я сама укажу ему от ворот поворот.

— Когда ты женишься? — спросил старик.

— Будущей осенью.

Мать в испуге прикрыла рот ладонью.

— Но к осени… ребеночек… Ванда уже принесет его в подоле.

— Ты женишься гораздо раньше, — заявил старик.

— Еще в этом месяце! — подтвердил Терезио.

Этторе отрицательно покачал головой. Терезио выругался и выставил вперед кулак.

— Почему? — спросил старик.

— Раньше осени я не могу жениться, нет у меня такой возможности. Но если вам зазорно держать Ванду в своем доме — только скажите! Я хоть сейчас отведу ее домой к своей матери. Будет жить у нас, но до осени не станет моей женой… Говорите теперь вы!

Франческо вдруг принялся испускать вопли и рыдать. Согнувшись вдвое и засунув пальцы в рот, он раскачивался из стороны в сторону, всхлипывал и причитал:

— Не хочу, чтобы Ванда от нас уходила, чтобы она нас оставила, плевать нам на людей!.. Мы набьем морду каждому, кто скажет о ней плохое, только не надо, чтобы моя сестренка уходила от нас!

Так же внезапно он умолк и стоял теперь с открытым ртом; пальцы у него были мокрые от слюны, волосы упали на глаза, теперь он был похож на слабоумного. Старший брат подошел и похлопал его своей ручищей по спине.

— Можно мне ее видеть? — спросил после паузы Этторе.

— Нет! — крикнул старик.

— Вы избили ее, поэтому не хотите мне ее показывать? — Этторе немного шепелявил из-за того, что один из передних зубов у него качался.

Франческо опять начал кричать и плакать.

— Не-е-т! Мы не били ее, ничего ей не сделали… Мы пальцем ее не тронули… у нас вся кровь от сердца отхлынула, когда она нам сказала…

Он снова вскрикнул, но тут мать подбежала к нему и, прижав его голову к своей груди, заставила замолчать.

Старик сказал:

— Не думай, будто теперь, когда нам пришлось принять такое решение, ты сможешь приходить к нам, когда вздумается. Ванду ты будешь видеть раз в неделю, по воскресеньям, здесь, в моем доме, в присутствии матери и не больше часа.

— Не согласен, — твердо ответил Этторе, — я так не могу, я слишком привык к Ванде.

— Ты не имеешь права так говорить! — закричал старик. — Женишься, тогда я тебе ничего не скажу. Но раз ты сам отложил свадьбу до осени, то до осени нет у тебя никаких на нее прав!

Этторе опустил голову.

Отец ждал его около дома. Он поспешил навстречу сыну, чтобы взглянуть на его лицо, прежде чем тот выйдет из круга света от уличного фонаря.

Этторе беззвучно засмеялся и, не останавливаясь, потащил за собой отца подальше от света.

— Отец!

— Ну?

— Считай, что Ванда — твоя невестка!

В воскресенье Этторе вместе с Бьянко и Пальмо пришлось ехать в Вальдивиллу, где открывали мемориальный обелиск партизанам, павшим в бою у этого селения.

Если бы он смог провести время с Вандой, он, конечно, не потратил бы так воскресный день, но Ванда была под надзором родичей, и утро в городе не сулило ему ничего интересного. Правда, светило солнце, но в горах солнце еще прекраснее, к тому же везли на автобусе бесплатно.

Однако в дороге Этторе пожалел, что поехал: он очень страдал от тряски, да к тому же ему пришлось слушать болтовню Пальмо, который громко излагал присутствующим подробности сражения у Вальдивиллы и обещал на месте повторить все снова и точно указать, где именно погиб каждый партизан.

Когда они вышли из машины, в ушах у Этторе шумело, но благодаря горному воздуху это ощущение скоро прошло, и он с удовольствием выкурил сигарету. Этторе огляделся вокруг, но возвращение на места боев не произвело на него никакого впечатления. Если бы он сделал над собой усилие, он мог бы представить себе на гребне одного из холмов человека в странной форме, с автоматом под мышкой, очень похожего на него самого, но все же это был кто-то другой, а Этторе сейчас мало интересовали другие.

Он посмотрел на Бьянко и Пальмо. Видно было, что этих двоих встреча на холмах с прошлым не оставила равнодушными, они, как дети, перебегали с места на место, показывали на что-то пальцами, глаза у них сделались узкими и блестящими, и Этторе мог прочесть в них твердую уверенность в том, что тогда были счастливые времена и что судьба будет несправедлива, если не предоставит им возможность еще раз пережить нечто подобное. Этторе поразило это различие между ним и двумя его товарищами, и он недоумевал, как это они не изменились с тех пор, тогда как сам он настолько изменился, что не мог себя узнать. Сначала он сказал себе: это, наверное, потому, что они не были настоящими партизанами, не отдавали себя борьбе беззаветно и полностью, до последней капли, но это никак не подходило к Бьянко; и тогда, передумав, он решил: причина в том, что после войны в их жизни не было такого человека, случая или события, которые поставили бы на прошлом крест. У него же была Ванда.