Тони Парсонс - Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

Я всегда считал, что это ненормально — нет, я всегда считал, что это невероятно, — если ты любишь человека, любишь верно и преданно, а потом, в один прекрасный день, не узнаешь его лица.

Если ты кого-то любишь, то думаешь, что будешь всегда, всю жизнь помнить его лицо. Разве в твоем сердце не отпечаталась каждая его черта?

Но это не так. Сердце имеет склонность забывать.

Особенно после… Сколько лет прошло? Семь? Неужели действительно прошло семь лет с тех пор, как я в последний раз видел ее? Куда делись эти семь лет?

Она села в машину и, отъезжая, взглянула на меня с осторожным интересом.

Значит, она почувствовала то же самое. Кто этот незнакомец?

И тогда ко мне вернулись воспоминания. Обо всем. О, да. Она изменилась, стала старше, стройнее, пропутешествовала по миру много миль, чего никогда не делала со мной, но я вспомнил Джину.

Я вспомнил, что любил ее больше всех на свете, вспомнил нашу свадьбу и рождение нашего сына и вспомнил, что чувствовал, засыпая у нее под боком. Я вспомнил, как все хорошее превратилось в плохое и как мне было больно — больно так, что я на самом деле поверил, что уже никогда ничего не будет хорошо.

Что ж, теперь, когда я задумался об этом, она действительно показалась мне смутно знакомой.

Мы завидовали семьям, в которых развод не ассоциировался с разрывом.

Семьям, в которых продолжала жить любовь, несмотря ни на что. Семьям, в которых помнили каждый день рождения, не ошибаясь в датах. Семьям, которые не позволяли годам проноситься мимо, не тратили их впустую. Семьям, в которых родитель, живущий отдельно, вовремя появлялся по выходным, трезвый как стеклышко, олицетворяющий собой старую мудрую истину: «Ты развелся не с детьми».

Но многие поступают наоборот.

Поэтому мы — мой сын и я — с завистью смотрели на семьи, в которых если развод и случился, то был «правильным».

Нам казалось, что они похожи на семью в рекламе овсяных хлопьев — недостижимый идеал, которого нам никогда не видать, прекрасная мечта, за которой мы можем только подглядывать, прижавшись носами к оконному стеклу.

Примером семьи с «правильным» разводом для нас были Уолтоны. Или Джексоны. Маленькая разведенная семья в прериях [2] Парафраз названия американского сериала «Маленький домик в прериях» (1974–1983). (Прим. перев.) . Они были такими, какими хотелось быть нам самим и какими мы никогда не будем.

Семьи, в которых развод был «правильным», — мы с трудом могли смотреть на них. Потому что мы ничего не хотели больше, чем подобной жизни. Я и мой мальчик.

Мы никогда не просили о многом. Жить, как живут другие. Остаться людьми после развода. Немного любви, чтобы выжить после того, как любовь ушла.

Мечтать не вредно, парень.

Домой я вернулся в полночь. Слегка подшофе.

Я едва притронулся к ужину — жесткому цыпленку за пять сотен, — и теперь в животе бурчало, а голова кружилась, потому что я выпил больше, чем собирался. Галстук-бабочка развязался и съехал набок. На атласном отвороте смокинга осталось пятно от крем-брюле. Откуда оно тут взялось, черт побери?

Завтра учебный день, и Пэту уже полагалось лежать в кровати, как остальным членам семьи. Но он сидел за столом в гостиной, разложив вокруг себя учебники, и корпел над домашним заданием по японскому. Я вошел в комнату, стараясь идти прямо, чтобы не выдать своего состояния, и он отбросил с глаз прядь волос.

Он всегда ужасно злился, когда считал, что я выпил больше, чем нужно.

— Продолжаешь праздновать? — спросил он, постукивая по столу шариковой ручкой.

Я вдруг осознал, что несу в руке сумку с бутылкой шампанского и чем-то еще. Я заглянул внутрь. «Что-то еще» было сияющим золотым ухом, укрепленным на подставке из стекла и хрома. Моя награда. Награда за шоу. Я поставил бутылку и приз на стол, стараясь не задеть домашнюю работу Пэта.

— Поздравляю, — проворчал он, слегка смягчившись. — Шоу победило. Ты победил.

Но он снова нахмурился, увидев, что я снимаю фольгу с горлышка бутылки.

«Один стаканчик перед сном», — подумал я.

— Разве завтра шоу нет? — спросил он. — Я думал, у тебя завтра съемка.

— Я буду в полном порядке.

— А я думал, с возрастом похмелье переносится тяжелее.

Я снял фольгу и теперь возился с проволочкой.

— Так говорят.

— Значит, тебе действительно должно быть тяжело, — резюмировал он. — Тебе уже сорок.

Я остановился и взглянул на него. На его лице была ухмылка, которая всегда выводила меня из себя.

— Но мне еще нет сорока, — возмутился я. — Всего лишь тридцать девять лет и девять месяцев.

Он поднялся из-за стола.

— Тебе почти сорок, — повторил он и сердито выдохнул, как умеют только подростки.

Он вышел на кухню, я поставил на стол неоткрытое шампанское. Все верно. Завтра эфир. Распить бутылку посреди ночи не самая лучшая идея.

Пэт вернулся со стаканом воды и протянул его мне.

— Обезвоживание, — подхалимски сказал я, пытаясь вновь завоевать его расположение. — Мое тело совершенно обезвожено.

— Твои мозги тоже, — сухо ответил он и принялся собирать учебники.

Я понял, что он не ложился спать, потому что ждал меня. Затем он о чем-то вспомнил:

— Кто-то звонил. Спрашивал тебя. Какой-то старик. Он ничего не захотел передать.

— Странно, — удивился я. — У нас вроде нет знакомых стариков?

— В смысле, кроме тебя?

Я глотнул воды и последовал за ним. Он обошел дом, выключая свет, и проверил, заперта ли входная дверь.

Я смотрел, как он проверяет нашу безопасность. Жена и дочери спали наверху, и на мгновение мне вдруг показалось, что наша семья снова сократилась и мы остались только вдвоем. Последняя лампа погасла.

Я не сказал ему, что видел его мать.

На следующий день, когда он вернулся из школы, мы отправились на большой поросший травой пустырь в конце улицы.

Площадка для игр — так называлось это место, без грамма иронии. Там был участок, залитый бетоном, где какая-то потерянная цивилизация когда-то построила детскую площадку, уставленную качелями, горками, каруселями и прочими чудесами. Но все это давным-давно пришло в запустение, разрушилось вандалами и инспекторами по охране труда, и сейчас площадка для игр была местом, где можно лишь погонять мяч, выгулять собаку или получить по голове после наступления сумерек.

— Три раза — и домой? — спросил я, удерживая футбольный мяч на лбу и чувствуя, как с него падают комья грязи.

Пэт, сидя на траве, шнуровал бутсы.

— Тебе придется забить мне, — сказал он.

Мы сняли с себя спортивные куртки, бросили их вместо стоек ворот, и я улыбнулся, увидев, что Пэт делает упражнения на растяжку. Он был высоким для своего возраста, неуклюжий подросток с длинными руками и ногами, и казалось, что он сам удивляется тому, как быстро растет. Но он выглядел так, как хотел. Он выглядел как вратарь. И я думал, что в этом году его возьмут в школьную команду, но знал, что об этом лучше не упоминать.